Помощница по хозяйству склонила голову, пряча глаза, демонстрируя покорность.

— Присту́пите завтра с утра, — обратилась к наёмницам пфальцграфиня, переключаясь на Гензеля: — Ты ещё не вечерял? — По его зажатости, опущенной голове, взгляду исподлобья на кухарку, догадалась, что он робеет. — Маргарет, собирайте его сиятельству ужин. Он будет вечерять в своей комнате. Сестра тоже. Суп нальёте всем обязательно. А я поем здесь. — Обратила внимание, что появилась Амали и служанка Эрмелинды.

В материализовавшиеся на столе мисочки, налила супа себе и мальчишке. Подвинула дощечку с хлебом и блюдо с булочками, мёд, холодную кашу.

— Гензель, Маргарет хочет забрать тебя к себе жить. Пойдёшь?.. Ешь и думай. — Стряпуха проживала в отдельной каморе.

Гретель придвинулась ближе, не спуская глаз с пацана, который, не отрываясь, пил горячий суп из плошки. Струйка молока стекала по подбородку за ворот грязной порванной рубахи.

— Хозяйка, — Амали тихонько коснулась плеча Наташи, — можно носить воду для купания?

— Да, носите. — Не спеша ела ложкой, отмечая пристальное внимание к своей персоне со стороны прислуги, поглядывая на то, что выставлялось на поднос для отца. Заметив кубок с вином, отставила в сторону: — Замени́те морсом… Ступайте. Позже отнесёте его сиятельству горячий ромашковый чай с мёдом… Гензель, что скажешь?

— Нет, не пойду к ней. — Чесал шею, размазывая молочную дорожку.

— Почему? — Пфальцграфиня смаковала жёлтые мучные шарики. До чего вкусно!

— Она дерётся. — Задрав голову и наклонив плошку, пастушок вытрясал в рот клёцки, подталкивая пальцем, облизываясь и вздыхая.

— Так ведь за дело, — ахнула повариха, прикрывая рот ладонью, присаживаясь на конец скамьи и тут же неуклюже вскакивая, хватаясь за столешницу. Скамья, приподнявшись с другого края по принципу рычажных качелей, грохнула о пол. Маргарет втянула голову в плечи, хлопая глазами.

— Я же сказал, что не я стащил тот пирог. — Гензель по её примеру тоже втянул голову в плечи.

Наташа, отмечая, что пироги в этом месте всё же пекут, озабоченно потёрла шею у плеча. А вот память у детей на несправедливое к ним отношение цепкая.

— Кто же тогда стащил? — сипло выдавила из себя кухарка, поглядывая на хозяйку. — Никого больше не было.

— Был, — тяжело вздохнул пацан.

— Кто?

— Куно. В окно сиганул. С пирогом.

— Так что сразу не сказал?

— Так ты бы его прибила, как того котяку.

— Ладно, всё понятно. — Пфальцграфиня встала. Гретель ко всему прочему оказалась ещё и душегубкой. — Ешь и будь здесь. За тобой придут. — Уже экономке: — Поселите его в комнату к прислуге. — Чтобы предупредить разговоры и домыслы, добавила: — Будет при мне на побегушках. — Вспомнился Франц. — Хенрике, распорядитесь к утру доставить с пасеки три пчелы в кубке. Живых.

Собрала на тарелку четыре булочки, прихватив глиняный кувшин с кипячёной водой и оловянный кубок.

Выйдя в коридор, приостановилась, возвращаясь.

Все кухонные работницы находились у стола и, склонившись над котлом с супом, рассматривали остатки. Маргарет выуживала черпаком клёцки, комментируя:

— Жёлтенькие…

— Вкусные, поди. — Стоящая рядом с ней девка глотала слюну.

— Наваристо, — заключила соседка.

— Так доешьте. — На голос хозяйки все отреагировали одновременно, отпрыгнув от стола, как от гремучей змеи, с испугом уставившись на госпожу. — Разрешаю. — Наташа невозмутимо придвинула к себе мисочку с творогом, поливая вишнёвым сиропом, прихватывая с собой.

Гензель уже сидел под столом, тиская пищащего вырывающегося котёнка.

* * *

— Амали, найди пастушка́ в кухне, отведи его к швеям. Пусть снимут мерки и пошьют к утру штоники и рубашку. Затем приведёшь его сюда, пусть ждёт в коридоре. Будешь его мыть после меня.

Девушка прикрыла глаза, прокручивая прошедший день, лениво двигая ладонями по поверхности воды, собирая намокшие стебельки растений, растирая между пальцами. Богатый событиями денёк заканчивался. Завтрашний будет не легче.

Горячий пар, насыщенный настоем трав, щекотал ноздри. Лаванда? Так и есть. В общей массе сушеных трав угадывались мелкие серо-голубые цветки дикого растения. Пахло умиротворяюще.

Какой завтра день? Всё перепуталось. По её подсчётам — тридцатое августа, среда. Надо отметить в «календаре». Значит, первого числа свадьба вице-графа и Юфрозины. Ирмгард… Господи, как жаль… Вспомнилось, как спасала парня от горячки, чистила рану, лечила.

В очередной раз изводила себя вопросом: если бы знала, что тогда в лесу выручает такую гадину, как Фрося, стала бы помогать ей? Ох… Теперь и не ответит с уверенностью. А ведь она, Наташа, своим поступком может повлиять на ход истории. Пусть и незначительно, но кто знает, чем обернётся такое вмешательство для будущих поколений Бригахбургов. Юфрозина родит ребёнка и кем он станет? Садистом и палачом? Или учёным? Кем станут их потомки? А её?

Провела ладонью по плоскому животу, высчитывая, когда была женская неделя. Нет, рано ещё. Через пару недель станет понятно. Хоть Кива и говорила, что у здешних женщин недомогание раз в три-четыре месяца, но в чёткость своего цикла верила свято. Ребёнок от любимого — это прекрасно. Будет желанным и обожаемым. По поведению Герарда заметно, что он хочет наследника. Улыбнулась мыслям, потягиваясь. Кожа на ладонях сморщилась, причиняя дискомфорт. Почему происходит такое скукуживание? Всё не просто: этот механизм выработан в ходе эволюции, чтобы лучше удерживать мокрые и скользкие предметы.

Расположившись у горящего камина в широком кресле, устланном мягкой толстой простынёй, пфальцграфиня просушивала волосы, разбирая их на пряди. Прислушивалась, тихо посмеиваясь над тем, как воюет Гензель с Амали, обзывая её потопленницей, вяжихвосткой, глязопялкой и визгопряхой, получая за это по губам, хватаясь за края бадьи, норовя выскочить. Но грозные окрики служанки и цепкие её руки, накрывая его макушку и надавливая на неё, погружали вояку под воду.

Бульканье, чередующееся с выкриками, утомило. Хоть девушка не могла дать дословное определение бранным словам грязнули, но по тому, как шипела на него Амали, стало понятно, что они отнюдь не лестные.

Надоев слушать не детскую брань пацана, Наташа поднялась:

— Так, — одёрнула широкую сорочку, подходя к «ванной», грозно рыкнув: — слушай сюда, ребёнок! — Наклонилась над ним, упираясь в края мыльной ёмкости. — Если ты отказываешься мыться, то вернёшься туда, откуда пришёл, и я благополучно забуду о тебе. А ты будешь помнить о том, как только что вкусно ел и мог спать в тёплой чистой постели. Будешь до старости пасти гусей. И кличка у тебя будет Гензель-гусь! — Едва не рассмеялась, глядя на замершее и вытянувшееся лицо страдальца. Рявкнула: — Всё понял? И чтобы больше плохих слов от тебя не слышала!