это произошло. Именно тогда, когда она последний раз смущалась до невозможности, почти до потемнения в глазах и опустошения в голове. Тогда, когда она влюбилась, буквально за несколько минут, и это была та влюбленность, от которой она испытала самое необыкновенное счастье и самое острое горе…

– Доложите, что произошло, – распорядился Тишаев, и Марина в очередной раз подумала: до чего же обстоятельства преображают человека. Рядом с этими двумя сибиряками руководитель Аппарата явно преисполнился особой значительностью.

С этой значительностью Тишаев выслушал рассказ, точнее, произнесенный сухим четким тоном доклад о ситуации с Никитой Сергеевичем Гальцевым, уточнив:

– Он хорошо запомнил, что номер машины заканчивался на «шестерку» и две буквы «о»? – И сам же подтвердил: – У Гальцева вообще-то глаз наметанный, если заметил, значит, так оно и есть. – После чего решительно, даже не соизволив для приличия постучать, распахнул дверь приемного покоя и громко произнес: – Кто здесь дежурный врач?!

В ближней к вестибюлю комнате никого не было, и Тишаев повысил голос:

– В больнице что, никто не работает?!

– Чего кричите-то? – Откуда-то из глубин «покоя» показалась уже знакомая Марине медсестра. – Хирург на операцию ушел. Между прочим, – она с откровенным неудовольствием зыркнула на Назарову, – вашего же парня оперировать. А другой врач сейчас с другим больным. Или что, ему все бросить и к вам бежать?

– Извольте разговаривать другим тоном! – приказал Тишаев.

– А каким вам тоном-то надо? – ничуть не испугалась медсестра. – Или вы еще один начальник? К этой дамочке в компанию?

– Я – руководитель Аппарата мэра!

Марина заметила, как у Аристарха Ивановича странно дернулась левая бровь, походила туда-сюда и словно повисла.

– Руководитель и руководитель! – фыркнула медсестра. – Мужик ваш тоже вроде из начальства, а лежит себе на столе, как самый рядовой. И вообще, – она вдруг насупилась, посуровела, – дамочке вашей все заяснили, с больным она поболтала, а ничего нового вам никто сейчас не скажет. Вот прооперируют, тогда может быть. – И вдруг сахарно улыбнулась, произнесла елейно-ехидным тоном: – Вы до конца ждать будете или как?

– Я завтра буду разговаривать с вашим главным врачом по поводу персонала! – раздраженно пообещал Тишаев и, резко развернувшись, зашагал к выходу.

– А я не пугливая! Это на начальников куча желающих. А для нас, медсестер, работа всегда найдется. Выбирай, сколько хочешь! – догнало его у самой двери.

– Ну и порядки! Завтра же потребую, чтобы департамент здравоохранения разобрался, – уже на улице вновь пообещал Аристарх Иванович и вдруг уставился на куртку Никиты, которую Марина в очередной раз перекладывала с одной руки на другую. – Это Гальцева? – спросил он. – Куда вы ее денете?

Марина собралась было сказать, что отнесет Никите домой, но сказала другое:

– У себя оставлю.

Она совершенно не поняла, почему ответила именно так, и очень сама себе удивилась, но почти мгновенно нашла объяснение: все дело в самом Никите, который вечно разводит таинственность на пустом месте, и это его подспудное влияние, никак не иначе.

Глупое, конечно, объяснение.

– Я могу распорядиться, чтобы вам из гаража прислали машину, – заявил Тишаев, хотя и это соизволение тоже было довольно глупым. Помощник мэра имела право вызывать машину в любое время, о чем руководитель Аппарата прекрасно знал.

– А может, мы подвезем? Вы ведь, Аристарх Иванович, нас до гостиницы довезете? – подал голос Казик.

– Спасибо, мне недалеко, – сказала Марина. – Я пройдусь.

– Как хотите, – равнодушно отреагировал Тишаев и полез в машину.

– Я вас провожу, – неожиданно сообщил Вандовский и выхватил из Марининых рук куртку.

– Нет, спасибо, не надо! – едва ли не отшатнулась она и отвернулась.

– Перестаньте! – отрезал Вандовский, глядя ей в затылок. – На улице уже ночь. Нечего одной шастать, пусть даже и недалеко. – И, ухмыльнувшись, добавил: – А то еще куртку у вас попрут, нехорошо получится, вещь-то чужая.

Глава 10

Всю жизнь Татьяна Конькова чего-то или кого-то боялась.

В раннем детстве – Бабу-ягу, причем не только сказочную, но и вполне, как ей казалось, реальную. Она жила с Таней в одном подъезде – эта сгорбленная старуха с крючковатым носом, мохнатыми седыми бровями, маленькими, едва видимыми сквозь морщины глазами и клюкой, похожей на помело. Соседи называли ее бабой Раей, но Таня-то знала, что она самая настоящая Баба-яга, только взрослые почему-то не хотят это видеть. Если Таня случайно сталкивалась со старухой во дворе, тут же старалась кинуться от нее куда-нибудь опрометью, а если в подъезде, без особых путей к отступлению, то зажмуривалась и сжималась в комок в надежде, что Баба-яга ее не заметит. И старуха действительно не замечала, шаркала мимо, постукивая клюкой. Уже позже, повзрослев, Таня узнала, что Баба-яга на самом деле много лет проработала в библиотеке, была милой интеллигентной женщиной, которую на старости лет скрутил жесточайший артрит и которая все понимала про детские страхи.

В школе и в институте Таня боялась завуча, классных собраний, декана, экзаменов… Во взрослой жизни – начальников, ошибок в работе, детских шалостей, хулиганов, болезней…

Да, вот именно хулиганов и болезней Татьяна Конькова в последние два с лишним года боялась больше всего.

Господи, как же она перепугалась, когда поздно вечером, два с лишним года назад, ей позвонили из больницы и сказали, что ее муж Вахтанг Ревазович доставлен в тяжелом состоянии в травматологическое отделение, которым он же и заведовал. В критическом состоянии, как со скорбным вздохом уточнил дежурный хирург Левкин, тесно работавший с Вахтангом последние десять лет. А затем позвонили из полиции и сообщили, что Вахтанг Ревазович Ромишвили был жестоко избит на улице неизвестными хулиганами, и вот теперь будет вестись расследование, так что гражданка Конькова должна быть в курсе.

Тогда Таня ничего не поняла, даже толком не услышала про расследование, поскольку важным было лишь одно: Вахтанг в больнице в тяжелом, просто критическом, состоянии, и Левкин сделает все от него зависящее, а совсем все зависит лишь от Бога.

Известного в городе хирурга Ромишвили спасали всем медицинским миром. Четыре сложнейшие операции, сделанные в течение двух недель, лучшие бригады, собранные из разных больниц, дефицитные лекарства, извлеченные из запасников фармацевтов… Корпоративная солидарность совершила почти невозможное – Вахтанг выжил. И уже это было огромной радостью. Таня помнила, как к ней домой неожиданно ввалился Левкин с главврачом больницы Румянцевой и еще десятком разных людей, половину из которых Таня никогда прежде даже не видела, и они пили водку, и ели что-то наспех приготовленное, и сыпали совершенно непонятными терминами, и о чем-то спорили, и самое главное – радовались, потому что теперь-то им всем было совершенно очевидно: Вахтанга вытащили!

Как же Таня тогда была