– Откуда же я знала, мам.

Голос у Алисы задрожал, и тут трубку у нее выдернул Митя.

– Мама, мы вчера на дне моря краба поймали! Можно я его домой заберу?

– Делайте что хотите, – обреченно согласилась Александра, с ужасом подумав, что до конца их поездки остается недели три, и таких разговоров предстоит, судя по всему, немало.

По дороге на работу, крутя баранку автомобиля, она вспоминала вчерашний вечер.

Лямзин повел ее на чеховский «Вишневый сад». Трактовка некоторых образов Александре показалась несколько спорной, но в целом спектакль оставил приятное впечатление. Да и сам Эдик тоже, он не спал в кресле, как другие мужчины, а с интересом следил за происходящим. И даже вставлял довольно остроумные и толковые замечания, и главное, все по существу.

После спектакля в культурной программе Лямзина был запланирован ресторан. Александра сопротивляться не стала, тем более что дома было негусто с продуктами, а готовой еды и вовсе не было. Есть же хотелось изрядно.

– Все-таки человек может многого достичь, если захочет! – рассуждал Лямзин, сидя за столиком и ковыряя вилкой салат. – Вот, к примеру, простой паренек из украинского городка на Азовском море, говорящий на суржике, приезжает в Москву и становится великим русским писателем Чеховым.

Александра, которая как раз поднесла к губам бокал и успела сделать глоток, поперхнулась:

– Из какого такого украинского городка? Эдик, вы хорошо себя чувствуете?

– Да, а что? Я специально вчера в Интернете информацию посмотрел, хотел на вас впечатление произвести.

Он засмеялся.

– Вам это удалось, – кисло сообщила она. – Если тот город и был украинским, то всего пять лет. А до этого и после входил в состав Екатеринославской губернии. А это Россия, если вы не в курсе.

– Серье-е-езно? – недоверчиво протянул Эдуард. – Но как же так, Сомерсет Моэм писал…

– А, ну понятно, откуда ветер дует, – фыркнула Александра. – Эдик, Сомерсет Моэм никогда о Чехове не писал.

– Нет, Александра, вы ошибаетесь! Когда Чехов приехал в Москву, он говорил «стуло» и «ложить» и писал так же…

– Глупости. Это была литературная мистификация Бориса Штерна, и, судя по всему, удачная, раз даже вы на нее попались. С вашими-то способностями к логике и анализу.

Лямзин рассмеялся.

– Ладно, не буду больше вас разыгрывать. Мне просто очень хотелось именно от вас это услышать, потому что недавно у меня возник спор с одним коренным москвичом. Собственно, сейчас я озвучил его точку зрения почти слово в слово. Сам же я придерживался вашей версии.

Александра с негодованием посмотрела на него:

– Вы что, меня экзаменовали?!

– Я был уверен, что вы сдадите экзамен, – торопливо заверил он, но, наткнувшись на ее острый взгляд, уточнил: – Ладно, признаюсь, интересно было проверить.

– Ах, вот как! Ну вы и жук.

– Вы простите меня? Вот знаете, в который раз убеждаюсь: ничего не бывает зря. Не заведи я этот разговор, и вы бы не произнесли слова «мистификация».

– И что с того?

– А то, что я вдруг подумал: а не являются ли слова на латыни, которые убийца оставлял как визитную карточку своих злодеяний, мистификацией? Может быть, это сделано намеренно, только для того, чтобы запутать следствие?

– Вы о чем? – Александра вопросительно посмотрела на него.

– Понимаете, мне все время не дает покоя странная нелогичность в совершении убийств преступником. Первая жертва была убита из арбалета, и на стреле выжжено слово «аvaritia», что означает «алчность». Убитый был игроком, думаю, к нему этот смертный грех имеет самое прямое отношение. Но в списке семи смертных грехов он идет далеко не первым! Вот смотрите, я себе выписал.

Он достал блокнот, зашелестел листками, а Александра тем временем придвинулась к нему поближе. Наконец Лямзин нашел нужную запись и провел по ней ногтем:

– В Книге Притчей говорится, что Господь ненавидит семь вещей. Это: гордый взгляд; лживый язык; руки, проливающие кровь; сердце, кующее злые замыслы; ноги, быстро бегущие к злодейству; лжесвидетель, говорящий клевету; сеющий раздор между братьями. Список грехов в течение времени то и дело менялся, правда не кардинально, а только в деталях. Например, папа Григорий Великий свел отчаяние к унынию, тщеславие к гордыне, добавил похоть и зависть, убрав блуд. Хотя, если честно, я толком не понял, чем существенным отличается похоть от блуда.

– Думаю, все-таки блуд может быть без похоти. Это когда изменяют, но искренне влюбившись. А вот похоти без блуда – не бывает. Наверное, так.

– Вероятно. Так вот, уже Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» использует тот список грехов, который мне кажется наиболее известным. Это:

1) luxuria (похоть);

2) gula (обжорство);

3) avaritia (алчность);

4) acedia (уныние);

5) ira (гнев);

6) invidia (зависть);

7) superbia (гордыня)

Но первый убитый, как я уже говорил, был помечен грехом алчности. Почему? Если преступник убивает тех, кто виновен в каком-либо смертном грехе, то почему не начал с первого?

– Я не поняла, а с чего вы взяли, что есть список, по которому убивают?

– Да потому что вслед за первым трупом последовал второй! На сей раз в вину убитому была поставлена похоть. Но похоть как раз в списке идет первым грехом. Правда, есть и другие перечни прегрешений, немного меняющие тот порядок, который использовал Данте, но и там никогда и нигде алчность не выходила на первое место.

– Так, – Александра потрясла головой, – что-то у меня мозги совсем отказывают. Но, может быть, это все-таки разные убийства? Я хотела сказать – преступники. Ведь способы убийства-то разные.

Лямзин поморщился, как от зубной боли.

– Да я животом чувствую, что нет. Один человек это делал. Вот представьте двух разных людей, которые с небольшим разрывом во времени убивают и оставляют на месте преступления знак: слово, написанное на латыни. И в обоих случаях это не просто какая-то абстрактная латынь, слово, взятое с потолка, а один из семи смертных грехов. Совпадение? Может быть. Но мне в такие совпадения слабо верится.

– И что все это в итоге значит?

– А то, что либо нас кто-то тонко мистифицирует, заставляя поверить в игру в семь смертных грехов, либо мой список неверный и нужно брать другой, например тот, где на первом месте стоит обжорство. Но тогда получается, что первый труп уже был, и нам только нужно дождаться его обнаружения.

– Странно все это, – пробормотала Александра и через соломинку потянула коктейль. – А может, все-таки вы расследуете разные преступления? Какие-нибудь еще улики, кроме латыни, преступник оставил?