Лыков вышел обиженный на весь белый свет. Проявил служебное рвение, и вот результат. Может, следует умерить пыл? Если его так ценят. Плюнуть на рост преступности, перебирать на столе бумажки и злопыхать в чайной комнате… Но, вернувшись в свой кабинет с видом на внутреннюю тюрьму департамента, сыщик взял себя в руки. И начал действовать.

Первым делом он назначил встречу своему человеку в финансовых кругах Петербурга. Его заагентурил еще Благово в 1885 году. Тогда молодой канцелярист казначейства Карл Шнауберг совершил уголовное преступление. Он подделал ассигновку на две тысячи рублей и при участии сообщника получил по ней деньги. Средства были похищены со счета Военного министерства, и потому искать вора пришлось Департаменту полиции. Об этом попросил сам министр Ванновский, а ему, как приятелю государя, Плеве отказать не посмел. В результате Благово и Лыков четыре дня не ели и не спали, но злоумышленников раскрыли. Шнауберг быстро раскаялся, сдал всю похищенную сумму, и сыщики пожалели мальчишку. Им нужен был человек на вырост, который стал бы их глазами и ушами в финансовой среде. Павел Афанасьевич поговорил с директором, Плеве дал согласие, и дело замяли. Сообщника, пьяницу из отставных писарей, выгнали из столицы, а канцелярист остался незамаранным.

Сейчас Карл Владимирович Шнауберг, отставной коллежский советник, служил в конторе Русского для внешней торговли банка на высокой должности секретаря Учетного комитета. За минувшие двадцать семь лет он не единожды выручал тех, кто спас его от тюрьмы и позора. Равно как и Лыков дважды помогал агенту в делах интимного свойства. Например, в последний раз он отвадил социалиста, пытавшегося задурить голову дочери банкира революционными идеями. Вера Шнауберг увлеклась молодым человеком с длинными волосами и крамольными речами; дело шло к грехопадению с последующей помолвкой. Родители в отчаянии обратились к сыщику: спаси дуру! Алексей Николаевич не растерялся. Он через Филиппова подставил волосатому радикалу толерантку – проститутку-одиночку, не состоящую на учете и принимающую клиентов на секретной квартире. Полиция явилась в самый разгар действа, составила протокол. Помощник пристава ловко спровоцировал парня на скандальную реплику политического характера. Молодчиком занялось охранное отделение, вскрылись его связи с эсеровскими агитаторами. В результате крамольник вернулся к родителям в Ардатов, под надзор полиции, а барышня изучила протокол и узнала про толерантку…

Когда директором Департамента полиции стал Трусевич, он передал всю секретную агентуру в охранные отделения. В департаменте не осталось ни одного осведомителя, кроме «списка Благово», давно уже ставшего к тому времени «списком Лыкова». Алексей Николаевич ежегодно получал из сыскного кредита пять тысяч рублей, за ним была закреплена явочная квартира в Болотном переулке. Туда и вызвал статский советник осведа по телефону.

Давние знакомые встретились по-приятельски. Сыщик старался налаживать со своей агентурой дружеские отношения, помогал в житейских проблемах, и это всегда окупалось сторицей. Вот и сейчас он сперва расспросил финансиста про дочку – та собиралась замуж за приват-доцента университета (все лучше, чем нестриженый социалист!). Затем рассказал о внуке Ванечке, туркестанском уроженце. Сын Николай уже два месяца как служил в Персии. А внук с невесткой жили в соседнем с сыщиком подъезде, в доме на Каменноостровском бульваре. Поэтому Алексей Николаевич видел потомка почти каждый день.

Покалякав о том о сем, собеседники выпили чаю, и финансист вперил в полицейского вопросительный взгляд. Тот заговорил о деле:

– Я, Карл Владимирович, не случайно ввернул про Персию. Тут вот какая связь. Мы ищем человека, который по сути своей уголовный преступник крупного масштаба. И одновременно мануфактурист, торгует со Средней Азией. В частности, с Персией и Афганистаном. В больших оборотах. Есть подходящий под эти приметы человек в столичном деловом мире?

– В Москве такой есть, – сразу ответил Шнауберг.

Статский советник поморщился:

– Тот, кто меня интересует, – питерский.

– Хм… Точно он отсюда?

– Точно.

– Мошенник? Махинации с клиентскими суммами? Умышленное банкротство?

– Если бы, Карл Владимирович. Он атаман шайки громил. Разбойничий вожак. Кличка – Сорокоум. Дана за то, что действует всегда умно и последовательно, не допускает ошибок. Полиции ничего больше неизвестно. Как найти такого? Лишь по косвенным признакам. Например, торговля с персиянцами.

– Мануфактурист… – потер лоб отставной коллежский советник. – Они, почитай, все в Москве.

– Расскажите мне о персиянцах. Чем с ними торгуют наши промышленники?

– Да много чем. Железными изделиями, резиновыми, обувью, эмалью, сахаром…

– Сахаром? – обрадовался сыщик. – Мне есть кого спросить про сахар. Бродского, к примеру.

– Там сейчас падение продаж, – огорчил его финансист. – Когда в тысяча девятьсот втором году Россия не подписала Брюссельскую сахарную конвенцию, международные рынки для нас закрыли…

– Это отчего же? – обиделся за русских Лыков.

– Да за наш демпинг. Внутренние цены правительство держало высокими, через нормировку – слышали, наверное, такой термин? А внешние искусственно за счет этого занижало. Немцам с французами надоело терпеть, и нас на пять лет отлучили от европейского рынка. Тогда-то и наступил расцвет поставок сахара в Персию, поскольку она тоже не подписала конвенцию. Но в седьмом году мы опомнились, стали играть по правилам, и обороты резко упали. Мы по-прежнему поставляем туда много сахара, однако монополия кончилась.

Лыков тем не менее вписал эти сведения в блокнот. А Шнауберг продолжил:

– Но больше всего мы отпускаем им текстиля. И тут есть для вас кое-что интересное. Сказать по правде, ведем мы себя по отношению к южному соседу безобразно. Пользуем как хотим. Заставляем шаха искусственно повышать пошлины на чужие ввозные товары и понижать на русские. Получая тем самым нечестное конкурентное преимущество. Пословица даже такая есть: курица не птица, Персия не заграница. В том смысле, что русская колония. Но малина кончается. В стране уже несколько лет идет война между шахом и сторонниками конституции. Общество расколото, а тут еще кочевые племена возмутились. Они, знаете ли, сделали грабежи на дорогах своим промыслом. Ну, разбили два-три русских каравана. И наши тут как тут ввели войска, будто бы для защиты торговых интересов. А на самом деле…

– Для чего? – насторожился сыщик. – У меня там сын, он военный…

– На самом деле, Алексей Николаевич, чтобы пользовать чужую страну дальше без помех. Ослабление Персии до определенного предела нам выгодно. Слабой страной легче помыкать. Поэтому Россия не противилась деградации шахской власти, но полки и батареи держала наготове. И сейчас там идет необъявленная война.

– Карл Владимирович, ну к черту эту политику. Вернитесь к торговле.

– Слушаюсь. Значит, насчет торговли. Раньше русские купцы везли товары в Персию на свой страх и риск, и выходило так себе. Для торговцев немагометанского исповедания налоги там больше, чем для единоверцев. Получалось неравенство. Потом, армяне всегда лезли в посредники, они ведь повсюду укоренились и люди ловкие. Так что русаку приходилось трудно. Поэтому в тысяча восемьсот девяносто четвертом году Московский международный торговый банк – а это наш главный конкурент в Азии – учредил особую контору. Она называется Товарищество для торговли и промышленности в Персии и Средней Азии. Внесли туда серьезный уставный капитал – миллион рублей. Стали продвигать материи. В пику им Товарищество ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель» завязало отношения с Учетно-ссудным банком Персии и открыло в Тегеране огромный склад для своей продукции. Следом подтянулись Прохоровы, выстроившие собственный склад в Ширазе, и Морозовы, севшие в Исфахане. Все было неплохо, покуда банк не вошел во вкус собственных операций. И не оттер фабрикантов. Тогда четыре года назад Циндель задумал организовать на паях текстильную экспортную компанию. И предложил поучаствовать в ней крупнейшим московским и иваново-вознесенским мануфактуристам. Мысль понравилась, и тузы создали РЭТ – Российское экспортное товарищество. Учредителями выступили тот же Циндель, а кроме него Рябушинские, Коновалов, Коншин, Кноп, акционеры Богородско-Глуховской мануфактуры. Словом, весь цвет.