– Ну… поглядеть, что там за народ.

– Там у тебя кто? Знаю лишь про Зуйка и Хаджи-Дуку.

Комиссаров стал загибать пальцы:

– Другие – это Приговоренный, Мазепа, Бершов, Васька Полундра, и еще три поляка из Варшавы присланы. Всех «иванов», с панами, мы считаем в девять человек. Остальные два десятка – ихние поддувалы[37], заместо лакеев прислуживают. Рядовых блатных нет, их туда не пускают, таятся.

– Тридцать человек в камере? – заинтересовался статский советник. – А в других как?

– В тех по восемьдесят. В тесноте и в обиде!

– Сколько всего у тебя в отделении?

– С утра было девятьсот сорок три.

– А что за паны? Я их знаю? Точно они из «иванства»?

– Самый главный у них этот… Жджарский. Налетчик из Варшавы, на нем семь убийств. Еще Рава и Пронашко. Все трое бессрочные.

– У них свои поддувалы в камере или русских используют?

– Свои, пятеро.

Лыков отхлебнул чай, глянул старшему в глаза и спросил:

– Осведомитель в «иванской» камере у тебя есть?

Тот замялся.

– Ну? Не темни. У меня приказ министра.

Комиссаров нехотя признался:

– Есть один, Прохор Чефранов. Однако он не все говорит, а только что ему выгодно.

– Сделаю так, чтобы остался доволен, – похлопал себя по карману сыщик. – Давай его сюда. Придумай какой-нибудь повод и вызови.

Старший сообразил быстро:

– Жалоба на него была из заборной лавки. Украл, шильник, полфунта рафинада. Сей секунд!

Пока старший надзиратель ходил за арестантом, Алексей Николаевич думал. Задачка трудная. У обитателей камеры несколько способов послать депешу. Все перекрыть невозможно. Не остановишь же стройку и не выгонишь со двора вольнонаемных каменщиков. Если начать их обыскивать не только на входе, но и на выходе? Бумажку можно спрятать в сапог или за подкладку – поди сыщи… Пока что версия с картонками самая правдоподобная. Но уже отослано заказчику двенадцать тысяч этих картонок. Как адресат на воле отыщет среди них ту, в которой спрятано письмо? «Иваны» и впрямь должны были ее пометить. Поехать сейчас в контору Машистова и поискать знак? Возможно, она необычного цвета или немного другого размера.

Тут размышления Лыкова прервал старший надзиратель. Он завел в комнату рослого малого с угреватым лицом и бегающими слезящимися глазами.

– Вот, ваше высокородие, этот Чефранов и есть.

– За что сидишь? – обратился к арестанту сыщик.

– Разбой, – лаконично ответил тот, разглядывая начальство.

– Шесть дали?

– Шесть с половиной.

– Сколько осталось?

– Четыре года.

Сыщик и каторжник какое-то время смотрели друг другу в глаза, словно каждый хотел составить правильное мнение о собеседнике. Лыков понял, что Прохор – человек хитрый. Не то что себе на уме, а именно хитрый и умный. И с ним придется договариваться по-настоящему.

– Я статский советник Лыков из Департамента полиции…

– Слыхал про вас, – перебил сыщика арестант.

– Где и от кого?

– Да в камере, а от кого, не помню, – уклончиво ответил собеседник. – Там скучно, вот и болтают все с утра до ночи. Про ваше высокородие заходил разговор. Что вы будто бы в тюрьму угодили. «Иваны» обрадовались. А потом вдруг вас обратно выпустили, приговор отменили, и вы опять сыщик.

– Верно, так и было.

– Еще говорили, что вы самых, так сказать, кровожадных иной раз казните. Собственной волей, без суда.

– И такое было.

Чефранов сразу подобрался. До этого он стоял несколько развязно, позванивал ножными кандалами. А тут вытянулся по-военному:

– Слушаю, ваше высокородие.

– Ваша камера должна передать на волю письмо. В Петербурге фартовые готовят выборы «ивана ивановича». Слыхал про это?

– Так точно.

Лыков тоже посерьезнел:

– Что именно слыхал, доложи.

– Спор идет между Мезгирем и Сорокоумом, кому править. Еще Сашка Антихрист… как это?

– Баллотировался? – сообразил Лыков.

– Вот! Но его поймали, сейчас следствие назначено, и он, стало быть, вышел из кандидатов.

Статский советник впервые услышал, что гайменник Ухов по кличке Сашка Антихрист тоже претендовал на роль главного вождя. Получалось, что Прохор – человек информированный.

– В вашей камере голосование уже было?

– Так точно, ваше высокородие. Поляки, знамо дело, не участвовали, а наши того… Постановили.

– И кого выбрали?

– Мезгиря, единогласно.

Лыков обратился к Комиссарову:

– Нерчинская каторга тоже за Мезгиря. Похоже, он соберет голоса всех «иванов», которые сидят сейчас за решеткой. И часть голосов тех, кто на свободе, особенно кто кормится с Горячего поля.

Старший надзиратель кивнул: принял к сведению. Он давно состоял в должности, и выборы фартового атамана входили в круг его служебных интересов.

Алексей Николаевич подступил к самому главному:

– Давно ли прошло голосование? Бюллетень наружу уже передали?

Разбойник поскреб немытую голову:

– Точно сказать не могу… Разговор был неделю назад. Потом, вижу, маляву сочиняют. А что дальше – черт его матери разберет… Я же не «иван», мое дело маленькое.

– Узнать можешь? Плачу двадцать пять.

– Смотря что вы хотите получить, – возразил Прохор. – Как ушло письмо, если уже ушло, мне никто не скажет. Я могу разуть глаза, что-то заметить, сложить одно с другим и угадать. А могу и не угадать. Потом, вам же не только это надо. Вы хотите проследить, куда отправят маляву. Так ведь?

– Так.

– А это уж и вовсе мне не по чину. Сколько денег ни посулите, а выше головы не прыгнешь.

– Но…

– Стану интерес проявлять – лишь в подозрение попаду. И не уговаривайте, ваше высокородие: жизнь дороже.

Алексей Николаевич отхлебывал чай и думал. Голосование прошло неделю назад. Этого в камере не скроешь, «иваны» обсуждали выбор в открытую, при поддувалах. Так же при всех оформили бюллетень. А дальше уже секрет. В камере, по словам Комиссарова, случайных людей нет, атаманы их оттерли. Из поддувал любой может вынести бумагу и сунуть украдкой надзирателю или вольнонаемному рабочему. Или спрятать во второе дно конфетной коробки, если трудится в переплетной мастерской.

– Так, – поднялся Лыков. – Вот, держи. Это тебе «синенькая» за рассказ.