— Спасибо, но я наелась, — вежливо отказалась я. — Всё очень вкусно и так много…

— А пирог не для еды, — хихикнула Сюзетт и понизила голос, зашептав мне на ухо: — Возьмите кусочек, но не ешьте, а унесите домой и положите под подушку, тогда во сне к вам придёт тот, кто уготован вам судьбой!

— Большой заказ на бумагу, — пробормотала я, пытаясь отстраниться, потому что от девицы очень уж сильно пахло сидром.

— Да что же вы шарахаетесь ото всех, будто боитесь? — Сюзетт смотрела на меня совсем не пьяными глазами и чуть улыбалась — совсем немного, уголками губ. Наверное, знала, что так её широковатый рот выглядит в лучшем свете. — Посмотрите, всем весело, — продолжала она, — и только вы сидите с похоронным видом.

Эти слова услышала Мадлен Квакмайер, которая как раз проходила мимо с кувшином яблочного компота.

— Ты с ума сошла, Сюзетт?! — напустилась она на дочку. — Перед свадьбой о похоронах не говорят! Дурная примета!

— Простите, матушка, сболтнула лишнее, — защебетала Сюзетт. — Давайте я помогу вам, — она взяла кувшин у матери и отнесла его на стол.

Похоронный вид… Да ладно! Я тут так усиленно улыбалась, что даже щёки заболели. Какой похоронный вид? Это в красном корсаже, что ли? Вот уж насмешила!

Девицы затеяли новую игру — взялись за руки парами, выстроились друг за другом и забегали «ручейком». Что-то такое я припомнила из детсадовских развлечений. Но им нравилось, потому что они весело смеялись, а потом запели песню про красавицу Дженет, которая отправилась в эльфийский лес за цветами, а вернулась совсем не девушкой.

Песня была с намёками-полунамёками, и сопровождалась такой беготнёй, что когда музыка затихла, гостьи запросили пить и расселись по лавкам, обмахиваясь руками и платками.

Все шумели, смеялись, сидр лился рекой, и в это время кто-то запел — без музыки, не слишком громко, и слова у песни были странные, не в рифму, будто придумывались на ходу:

Песню услышали не сразу, но я услышала — сквозь болтовню, через смех, и чуть не уронила ложку.

Кто это поёт?..

Я оглянулась, пытаясь взглядом отыскать ту, что запела эту странную песню, но меня опередила Мадлен Квакмайер.

— Девушки! — крикнула она, перекрывая и общий разговор, и певицу. — Что это за песня? Такое нельзя петь перед свадьбой! Кто её выбрал, признавайтесь!

Девицы дружно замолчали, а невеста из пунцово-розовой стала белой, как цветы в её волосах.

— Модести, это ты придумала? — госпожа Квакмайер уперла руки в бока, остановившись рядом с блондиночкой, которая до этого за обе щеки уплетала сладости с общего блюда. — Ты всегда завидовала Иветте! Решила девичник испортить?!

Сидевшие рядом с Модести Кармэль и ещё одна девица — тоже блондинка, но с карими глазами и не такой сдобной пухлости, как Модести, отодвинулись в разные стороны, чтобы не попасть под горячую руку.

Остальные дружно замолчали, глядя на Модести, которая от неожиданности поперхнулась печеньем.

— Я не выбирала, — плаксиво затянула она, хлопая глазами и готовая вот-вот пролить слезу. — Мы пели только «Речку», «Красавца-щёголя» и…

— Про утопленников мне послышалось, что ли?! — госпожа Квакмайер разошлась не на шутку. — Да я тебе за это волосы все повыдёргиваю! Змея!

— Матушка! — Сюзетт бросилась к матери. — Успокойтесь, я уверена, Модести не хотела ничего плохого!

— Ничего плохого?! — это вскочила уже невеста. — Да она сразу положила глаз на моего Джейкоба, как только он приехал свататься! И в распорядительницы напросилась, чтобы всё испортить!

— Это не я! — взвизгнула Модести. — Я ничего не пела, я сидела здесь… С Камэль и Селби, — она указала на кареглазую блондинку. — Вы зачем меня овиняете? Нужен мне ваш Джейкоб! — тут она пустила слезу, заревев во всё горло.

Госпожа Квакмайер чуть смутилась, но ненадолго, и сразу приступила к допросу — кто пел. Что касается невесты, она мигом превратилась из милой девушки в настоящую ведьму, и порывалась прорваться к Модести, грозя вырвать ей не только ноги.

Кто-то из девиц встал на сторону невесты и Квакмайеров, кто-то поддержал Модести, но никто не признавался, кто пел.

Я наблюдала за разгорающейся ссорой будто со стороны, потому что как и невеста я приняла песню на свой счёт. Её спели для меня.

Озеро, чёрные курочки, утопленники…

Кто-то желал о чем-то намекнуть, чтобы поняла мельничиха Эдит…

Только что нужно было понять?..

Ссоры не получилось, потому что выяснилось, что Модести ни при чём — она и правда сидела за общим столом и никаких песен не пела.

— Вы меня обидели! — разревелась она от души, когда обвинения с неё были сняты. — Ужасно обидели! Как вы могли?..

Пока её утешали, невеста и госпожа Квакмайер яростно допрашивали гостей, кто запел неподходящую песню. Но никто не сознавался, и хозяйка праздника, так ничего и не разузнав, вернулась на место, горя справедливым гневом.

Госпожа Квакмайер, тоже недовольная, решила сгладить конфуз и велела музыкантам сыграть что-нибудь по-настоящему свадебное. И скрипка сначала робко, а потом увереннее завела знакомую мне мелодию.

Пожалуй, это была единственная знакомая мне песня в этом мире, и я узнала её с первых нот, и мне стало жарко и одновременно холодно, потому что это была песня, так любимая покойным мельником — про чёрную курочку.

На меня это произвело ещё большее впечатление, чем песенка про утопленников. Я сто раз пожалела, что послушалась Жонкелию и пришла на этот девичник. Сидела бы на своей мельнице и ждала ведьмочек…

Музыканты играли, и скоро гости распевали хором, прихлопывая в ладоши:

Песня была та и не та… Я навострила уши, прослушав её от первого до последнего слова, но больше никаких различий не уловила. Только первый куплет… Жонкелия пела мне по черную курочку, а деревенские про цвет курочек не упоминали. Что это? Сознательная оговорка? Или… Бриско пел какую-то совсем другую песню?..

Я поднялась так резко, что все оглянулись. Пришлось сесть обратно на лавку и дождаться, когда на меня будут глазеть поменьше. Только потом я выбралась из-за стола и пошла к выходу, стараясь не привлекать внимания.

Но уйти по-английски не получилось, потому что Мадлен Квакмайер перехватила меня у дверей.