полотенцем лицо и повернулся к платяному шкафу за чистой туникой, вспомнив, что патера Прилипала приказал ему купить новую одежду. Учитывая карты, оставшиеся после похорон Элодеи, проблем быть не должно.

Гиацинт держала его тунику, помогая ему надеть ее, несмотря на раненую руку. Он обнаружил, что не сбежал вниз по ступенькам, чтобы присоединиться к сивиллам, а уселся на кровати, обхватил голову руками и погрузился в мысли о Гиацинт. Как она прекрасна и как добра! Как чудесно было сидеть рядом с ней, когда они ехали к могиле. Когда-нибудь он умрет — все люди умирают — как и она; но им необязательно умирать в одиночестве. С легким потрясением он сообразил: его сон не был бесполезным ночным фантомом, но был послан богом, без сомнения Гиераксом, который сам фигурировал в нем (что само по себе являлось почти определяющей подписью) с белой душой Элодеи в руках.

Опять наполнившись радостью, Шелк встал и вынул из шкафа чистую тунику. Кровь назвал свою птицу Гиераксом, умышленное богохульство. Он, Шелк, убил эту птицу или, по меньшей мере, сражался с ней и стал причиной ее смерти. Поэтому теперь Гиеракс должен быть благодарен ему, и, действительно, с того момента Гиеракс благоволит ему, не только послав сон, наполненный символами богов, но и даровав очень выгодные похороны Элодеи. Никто не может сказать, что Гиеракс — неблагодарный бог!

Сутана, которую он носил за день до этого, сильно запачкалась, не считая многочисленных пятен засохшей крови, но нет чистой, которая могла бы заменить ее. Он достал платяную щетку и принялся за работу, подняв облако пыли.

Мужчины и женщины, сделанные из грязи (Внешним, согласно одному достаточно сомнительному абзацу из Писаний), в конце концов превращаются в пыль. Становятся прахом — слишком быстро, откровенно говоря. Та самая здравая мысль, которая мелькнула у него в голове в самом конце отпевания Элодеи, когда он закреплял крышку ее гроба.

И Синель прервала его, встав как… как… Сравнение ускользнуло. Он попытался воссоздать в уме сцену. Синель, выше большинства мужчин, кудрявые огненные волосы, ширококостная, плоские щеки и большие груди, неподвижный взгляд, дрожащая, в простом синем платье.

Нет, платье было черное, как и подобает. Значит, она носила синее, когда он увидел ее в первый раз у Орхидеи? Нет, зеленое. Почти наверняка зеленое.

Игрушка Рога! Вот что это такое. Он никогда не видел ее. (Он еще усерднее заработал щеткой.) Но он видел похожие игрушки, марионеток, управляемых четырьмя ниточками, прикрепленными к деревянному кресту. Игрушка Рога носила раскрашенное синее пальто, и Синель, вначале, двигалась как такая игрушка, как будто богиня еще не научилась хорошо управлять ниточками. И говорила не лучше Орева.

Возможно ли такое, что даже богини должны учиться чему-то новому? Новая мысль, на самом деле.

Но, похоже, эта богиня учится быстро; к тому времени, когда появился патера Прилипала, она оказалась способна бросить нож Мускуса лучше, чем сам Мускус. Мускус, который прошлым вечером дал ему скудную неделю, чтобы спасти мантейон. Этот мантейон не стоило сохранять, но Внешний приказал спасти его, и он должен подчиниться.

Ну вот, главная опасность. И что он собирается делать сегодня? Нельзя терять время, совсем. Каким-то образом он должен получить от Крови побольше времени или достать большую часть этой огромной суммы; или всю.

Он стукнул по карману брюк. Игломет Гиацинт все еще там. Встав на колени, он вытащил из-под кровати сейф, отпер его и вынул азот; с азотом под туникой, он вновь запер сейф, положил ключ на место и вернул пустой ящик в тайник.

— Рубящая Саблей Сфингс, — прошептал он, — вспомни своих слуг, которые живут мечом и умирают от него. — Молитва гвардейца, но, кажется, вполне подходит для него.

* * *

Когда Шелк, перед которым шла майтера Роза, а сзади майтера Мрамор и крошечная майтера Мята, вышел из боковой двери мантейона в сад, там его ждала Синель.

— Хорош Шелк! — крикнул Орев, сидевший на ее плече, и прыгнул на его; но перед Шелком маячила спина майтеры Роза, и он не увидел выражение лица старой сивиллы, если, конечно, она вообще заметила живую птицу.

— Я хотела пригласить тебя присоединиться к нам, Синель, — сказала майтера Мрамор, — но ты так сладко спала…

— Я очень рада, что ты не сделала этого, майтера, — улыбнулась Синель. — Вчера я ужасно устала. Однако я заглядывала к вам утром, когда вы молились. Надеюсь, вы не видели меня.

— Неужели? — Майтера Мрамор улыбнулась в ответ, ее лицо поднялось, и голова немного наклонилась направо. — Тогда ты должна была присоединиться к нам. Все было бы в порядке.

— Со мной был Орев, и он был напуган. Так или иначе, вы уже перешли к анамнесису.

Шелк кивнул себе. В лице Синель не было ничего от Киприды, и ее жестоко жгло уже горячее солнце; но Синель не могла знать этот термин.

— Надеюсь, Синель не слишком надоедала вам прошлой ночью, майтера? — спросил он.

— О, нет. Совсем нет. Ни в малейшей степени. Но вы должны извинить меня. Очень скоро появятся дети. Я должна отпереть классы и подготовить все к уроку.

— Боюсь, я заставила ее нервничать, — сказала Синель, пока они глядели, как она торопливо идет прочь. — Ей хочется любить меня, но она боится, что я испорчу ее.

— Ты и меня заставляешь нервничать, Синель, — согласился Шелк. В это мгновение они оба заметили майтеру Мята, ждавшую с опущенными глазами в расплывчатой тени беседки. — Ты что-то хотела сказать мне, майтера? — спросил Шелк, смягчив голос.

Она, не поднимая глаз, покачала головой.

— Возможно, ты хотела попрощаться с вашей гостьей; но, откровенно говоря, я не уверен, что она не захочет остаться на ночь с тобой и другими сивиллами.

И тут, в первый раз за все время знакомства, майтера Мята по-настоящему испугала его; она вышла из тени и уставилась в лицо Синели взглядом, наполненным таким страстным желанием, которое он даже не мог себе вообразить.

— Я хочу сказать тебе, что ты, единственная из взрослых, не заставляешь меня нервничать, — сказала она. — Я чувствую влечение к тебе.

— Я тоже люблю тебя, — тихо сказала Синель. — Я очень люблю тебя, майтера.

Майтера Мята кивнула, кивок (подумал Шелк) признания и понимания:

— Я лет на пятнадцать старше тебя. Возможно, больше — в следующем году мне будет тридцать семь. И все-таки я чувствую, что… Возможно, только потому, что ты намного выше…

— Да? — нежно спросила Синель.

— Что на самом деле ты — моя старшая сестра. У меня никогда не было старшей сестры. Я