Между тем князь Василий отворил дверь вкомнату княжны.

В комнате было полутемно; только две лампадкигорели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната былаустановлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из-за ширмвиднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.

— Ах, это вы, mon cousin?

Она встала и оправила волосы, которые у неевсегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они былисделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.

— Что, случилось что-нибудь? — спросила она. —Я уже так напугалась.

— Ничего, всё то же; я только пришелпоговорить с тобой, Катишь, о деле, — проговорил князь, устало садясь накресло, с которого она встала. — Как ты нагрела, однако, — сказал он, — ну,садись сюда, causons. [поговорим. ]

— Я думала, не случилось ли что? — сказалакняжна и с своим неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя,готовясь слушать.

— Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.

— Ну, что, моя милая? — сказал князь Василий,взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.

Видно было, что это «ну, что» относилось комногому такому, что, не называя, они понимали оба.

Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам,сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серымиглазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можнобыло объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталостии надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражениеусталости.

— А мне-то, — сказал он, — ты думаешь, легче? Jesuis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] авсё-таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.

Князь Василий замолчал, и щеки его начиналинервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицунеприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия,когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то онисмотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались.

Княжна, своими сухими, худыми руками придерживаяна коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было,что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.

— Вот видите ли, моя милая княжна и кузина,Катерина Семеновна, — продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбыприступая к продолжению своей речи, — в такие минуты, как теперь, обо всём надоподумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, тыэто знаешь.

Княжна так же тускло и неподвижно смотрела нанего.

— Наконец, надо подумать и о моем семействе, —сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, —ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы однипрямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о такихвещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всемуготовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая наего портрет, требовал его к себе?

Князь Василий вопросительно посмотрел накняжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или простосмотрела на него…

— Я об одном не перестаю молить Бога, moncousin, — отвечала она, — чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душеспокойно покинуть эту…

— Да, это так, — нетерпеливо продолжал князьВасилий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, —но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написалзавещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавалПьеру.

— Мало ли он писал завещаний! — спокойносказала княжна. — Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.

— Ma chere, — сказал вдруг князь Василий,прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, — но что, ежелиписьмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугамграфа его просьба будет уважена…

Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которыедумают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.

— Я тебе скажу больше, — продолжал князьВасилий, хватая ее за руку, — письмо было написано, хотя и не отослано, игосударь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежелинет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять,что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание списьмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер,как законный сын, получит всё.

— А наша часть? — спросила княжна, ироническиулыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.

— Mais, ma pauvre Catiche, c`est clair, commele jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день. ] Он один тогда законныйнаследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, былили написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему-нибудь онизабыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…

— Этого только недоставало! — перебила егокняжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. — Я женщина;по-вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не можетнаследовать… Un batard, [Незаконный, ] — прибавила она, полагая этим переводомокончательно показать князю его неосновательность.

— Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты такумна: как ты не понимаешь, — ежели граф написал письмо государю, в которомпросит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а графБезухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом неуничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce quis`en suit, [и всего, что отсюда вытекает, ] ничего не останется. Это верно.

— Я знаю, что завещание написано; но знаютоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершеннуюдуру, mon cousin, — сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины,полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.