Жили они с Андрюшей практически вдвоем. Родители Андрея, которых с выходом на пенсию потянуло на природу, приезжали в Москву только на зимние месяцы. Все остальное время они проводили на даче. У них был добротный деревянный домик со всеми удобствами и с большим яблоневым садом.

Итак, жарким воскресным днем Андрей с Пиратом отправились гулять, как обычно, на Чистые пруды. Было самое начало июля, позавчера еще шел дождь, и было довольно прохладно, а тут вдруг сразу завернуло под тридцать. Горожане, повинуясь прихотям капризной московской погоды, немедленно разоблачились и заполонили парки и городские пляжи.

Солнце палило нещадно. В воздухе висела влажная плотная духота. Андрей прошел к метро, где высились зонтики летнего кафе, и, взяв бутылку холодного нарзана, уселся за столик. Пират сидел у его ног, свесив розовый язык на грудь, и косился на толстых сизых голубей, которые разгуливали под ногами у прохожих, выискивая крошки. Прямо над ухом у Андрея надсаживался динамик.

– Вот она какая, доля воровская, – душевно и с хрипотцой пел бывалый голос, предлагая не хлебнувшим лиха российским гражданам проникнуться поэтикой воровской и тюремной жизни.

Андрей взял бутылку, стакан и пересел за другой столик, подальше от динамика. Рядом сидела компания юношей и девушек. Перед ними, в центре стола, скопилась изрядная груда пустых бутылок из-под пива и вина. Они поминутно хохотали, видимо уже дойдя до нужной кондиции, и Андрей, сообразив, что и здесь спокойно посидеть не удастся, поднялся, решив допить нарзан по дороге. Тем временем от шумного застолья отделилась тоненькая девушка в мини-юбочке и майке на тонких бретельках, открывающей гладкий животик с золотой сережкой в пупке, и обратилась к Андрею:

– Какой у вас шикарный пес, просто супер! Это лабрадор?

– Нет, что вы! – почему-то сконфузился Андрей. – Это реттривер, – соврал он, сам не зная зачем.

– А можно его погладить? – спросила девушка, наклоняясь к Пирату и открывая взгляду его хозяина свои девичьи прелести.

– Конечно, конечно, – угодливо пихнул к ней пса Андрей, застигнутый врасплох промелькнувшим ландшафтом, фиалковыми глазами и розовой мочкой уха, выглянувшего из длинных прядей льняных волос, – он вас не укусит, он у меня понятливый.

Пират сфокусировал зрачки на приближающемся носике и смачно лизнул сей миниатюрный предмет горячим и мокрым языком.

– Ах, какой милый, – неуверенно произнесла девушка, вытирая нос тыльной стороной ладони.

– Позвольте представиться, – заторопился Андрей, вспотев при мысли, что неделикатный Пират мог задушить знакомство в зародыше, – Андрей Скворцов.

– Антонина, – ответила девушка, подавая узкую ладошку. – Можно Тоня.

Ее друзья за столом вдруг взорвались хохотом, повернув в их сторону красные, расплывшиеся лица.

– Давайте слиняем, – предложила Тоня, – а то они уже набрались под завязку.

Они прошли мимо памятника Крупской и ступили на красный гравий бульвара. Пират, спущенный с поводка, умчался вперед, взбрыкивая от полноты чувств задними лапами, и скоро вновь показался в конце аллеи, надвигаясь на романтически настроенную пару со скоростью скаковой лошади, растянув пасть до взлетающих ушей, счастливо высунув язык и многообещающе сверкая глазами. Тонечка взвизгнула и спряталась за спиной у Андрея, обхватив его за талию и прижавшись к нему всем телом. Андрюша сомлел и с трудом отразил любвеобильный натиск Пирата.

В тот летний день Андрей влюбился сразу и безоглядно. Чем покорила его Тонечка, он объяснить бы не смог. Ему было уже двадцать семь, но серьезных отношений до этой поры у него ни с кем не было. Он все искал свой идеал, нетрудно догадаться какой – застенчивую, добрую и преданную русскую красавицу. Ей полагалось быть умной, честной, хорошей подругой, а в дальнейшем верной женой. Но Амур, как известно, большой проказник. Тонечка в Андрюшин идеал ни с какой стороны не вписывалась. Ей было всего восемнадцать, и хотя Андрей прекрасно видел, что она не умна, не честна и никак не могла быть хорошей и преданной подругой, все списывал на ее возраст. «Она совсем еще ребенок», – думал он, замирая от нежности и чувствуя себя взрослым и ответственным мужчиной. Случалось, что его беспощадный аналитический ум подсовывал коварное и предательское сомнение, но стоило ему увидеть ножку, ручку, шейку, ощутить запах юности, исходивший от этого импульсивного создания, и он становился ее рабом, вещью, лишенной своего мнения и желаний, всех, кроме одного: видеть ее, слышать, быть с ней рядом, и так далее, и так далее.

Тонечка же, видимо, просто развлекалась. Озабоченные самоутверждением сверстники ей до смерти надоели, говоря ее языком, – «обрыдли». Ее бессознательно тянуло к интеллекту, которого у нее самой не было. Умный и взрослый мужчина представлялся ей чем-то таинственным и недосягаемым, но, как оказалось, ей, с ее недурственной внешностью, заполучить подобную особь мужского пола не составило никакого труда. Это наполняло ее гордостью, привлекало новизной и весьма поднимало в собственных глазах. К чести Тонечки, в данном случае она оказалась неожиданно оригинальной: все ее подружки оценивали мужчин только по толщине бумажника. Как жених Андрей ей, конечно, не подходил, для этого он был недостаточно богат, но она пока о замужестве не помышляла – у нее все еще было впереди. Очень скоро Антонина сообразила, что из нового поклонника можно веревки вить, и, увлекшись этим приятным занятием, потеряла всякое чувство меры.

В лексиконе Тонечки преобладали два слова, а именно: «клево» и «супер». Справедливости ради, надо признать, что она употребляла и другие слова, но все они не имели для нее ровным счетом никакого смысла и были досадным и утомительным вспомогательным средством для несообразительных собеседников, тогда как те два волшебных и емких слова способны были идеально выразить всю полноту ее чувств и желаний, которых, в свою очередь, было три: Тонечка хотела быть богатой, знаменитой и нравиться мальчикам, лучше, конечно, состоятельным и состоявшимся мужчинам. Она гордо и уверенно носила свою безмозглую, однако симпатичную головку, твердо убежденная в собственной исключительности.

В кругу ее друзей, ненамного превосходящих Тонечку по количеству извилин, просвещенный и интеллигентный Андрюша терялся и чувствовал себя неотесанным увальнем, явно проигрывая этим непринужденно развязным, нахрапистым и непобедимым молодым людям. Он был рядом с ними не модным, не современным, словом, не «супер», тогда как все они были «суперклевые». Побывав один раз на вечеринке в их компании, он уныло просидел в углу битых три часа, не зная, о чем с ними можно поговорить, поскольку девицы с жадным интересом обсуждали тряпки, духи и мальчиков, а мальчики – в грубых выражениях – девочек, и еще почему-то «баксы» и евро, словно их можно было обсуждать. Тем не менее, они упоминали вышеозначенную валюту через каждые два слова, одно из которых было матерным, так что уловить суть их возбужденной, прерываемой дружным гоготанием беседы было практически невозможно. Кажется, еще они говорили об автомобилях. Кто-нибудь произносил «вольво», и тут же раздавался хор одобрительного мата, потом кто-нибудь восклицал «хаммер», и одобрение возрастало вдвойне. Окончательно раздавленный сознанием своей неспособности общаться с тонечкоподобными и рискуя тем самым потерять ее расположение, Андрей стал мучительно выдумывать развлечения, соответствующие ее запросам. Он тратил на нее всю свою небольшую зарплату, влез в долги, но был счастлив, не мог надышаться и наглядеться на свою хрупкую и беззащитную Тонечку.