Наши будни тянулись однообразно и размеренно, где отец исправно нёс свою службу, я страдала над своими учебниками, а Анна Викторовна учила доброму и светлому школьников, которые отчего-то не горели большим желанием светлеть или добреть.  Каждый наш день традиционно скрашивался совместными вечерами, когда Аня после занятий со мной оставалась с нами ужинать (собственно она и кормила нас этим самым ужином), после чего отец  неизменно уходил провожать Аню до дому.

Вскоре я осмелилась задать отцу тот самый вопрос, который меня пугал и в то же время волновал больше всего.

-А почему Артём больше не приходит?

Он ответил не сразу, медленно убирая в сторону газету, которую читал в то время, когда мне приспичило лезть к нему с разговорами.

-Мы поругались и, боюсь, что он пока не хочет меня видеть.

Я кивнула головой, так если бы что-то понимала. Отец потянулся за газетой, но натолкнулся на мой обеспокоенный взгляд.

-Ты хочешь что-то ещё спросить?

-Нет… Да. Вы поругались… из-за меня?

Газета опять была оставлена в стороне, в этот раз насовсем.

-Асель, понимаешь, то что сделал Артём… это неприемлемо. По отношению к тебе или же любому другому человеку. Это в любом случае бесчестно. Я попытался объяснить ему степень своего разочарования, потому что я всегда учил его совершенно другому, но он… видимо пока не готов это правильно воспринять.

-Ты не хочешь его видеть, потому что недоволен им?

-Нет, что ты, - вдруг испугался Владимир, оставив всю свою сдержанность. – Он мой сын и я всегда буду рад ему. Даже не так… Я хочу всегда быть с ним рядом. Но порой это очень сложно… - в его глазах отразилось что-то такое, что даже я смогла уловить степень его тоски. – Артём всегда будет моим сыном. Точно так же, как ты… теперь моя дочь.

Он растянул губы в печальной улыбке, видимо, пытаясь как-то меня приободрить, отмечая про себя степень моего замешательства.

Владимиру не хватало сына, несмотря на общие обиды и разочарования. Это видела даже я, абсолютно не прозорливая в плане человеческих чувств. Мы никогда не разговаривали об Артёме, но в тот год не одна я обзавелась застоялой печалью на дне глаз.

Но видимо нечто очень важное сломалось между отцом и сыном в их последнюю беседу, раз оба больше не могли найти общих дорог друг к другу. Знаю, что отец ещё много раз будет предпринимать попытки начать хотя бы элементарное общение на уровне «привет-как дела», но Артём так никогда и не простит ему меня.

Однажды Аня предпримет тайную попытку достучаться до Тертышного-младшего, поймав его в школе, но тот откажется её слушать, достаточно в грубой форме указав на то, что это не её дело. Отец никогда об этом не узнает, да и я бы тоже не узнала, если б не подслушала.

-Артём, он твой отец! - в сердцах воскликнет тогда Аня.

-Анна Викторовна, вы ошибаетесь, у меня нет отца. Знаете, мой от меня отказался, - Артём скажет и улыбнётся, зло и натянуто, отчего будет ясно, что в нашем клубе разбитых сердец становится многолюдно.

Мне хотелось его ненавидеть. За сделанное, за сказанное… За то что самые близкий человек в моей жизни страдает… За то что он сам не ценил отца… Иногда меня прям подмывало, подойти и наорать на него, бурно размахивая руками и втолковывая, что действительно значит потерять кого-то. Старательно культивируя в себе злость на Артёма, я изо дня в день душила тяжёлую и всепоглощающую вину. Что по мере взросления и осознания моей роли в драме под названием «семья Тертышных», давалось с каждым разом всё тяжелее. Ведь вина означала бы, что ради справедливости я должна отказаться от отца, а это однозначно было выше моих сил. Владимир являлся центром моей вселенной, и если Ане тогда было суждено стать моей путеводной звездой, то отец всё же был основой всего.

Наша жизнь понемногу выравнивалась и входила в более или менее постоянную колею.

Под неусыпным Аниным контролем меня вернули в школу. К счастью, она слишком хорошо понимала и знала, что такое дети, поэтому Ане хватало благоразумия никогда не выпячивать наших «тёплых» отношений, хотя все, конечно же, всё знали - в мелком городишке сложно было что-либо утаить от посторонних глаз. Она решила грузить меня учёбой так, что для посторонних мыслей в моей голове просто-напросто не оставалось ни места, ни времени. Это одним махом сразу решило половину наших проблем, а так же убило у других школьников всякое желание завидовать мне. Это, конечно, ничуть не улучшало ситуации с моей социализированностью, но меня хотя бы не трогали, элементарно не замечая. Аниному примеру последовало большинство других учителей, то ли подговорённые ею, то ли просто раздосадованные тем фактом, что я месяцами просидела дома без дела. Из школы я выползала под самый вечер. Поначалу было тяжело, впрочем, со временем я втянулась, найдя в этом всём свою отдушину.

В свободное время дядя Боря или Елена Петровна брали меня с собой на работу, потихоньку и бесповоротно затягивая меня в мир медицины. Не то чтобы это было прям осознанное решение с их стороны, скорее уж простая попытка занять меня чем-нибудь.

Много лет спустя, когда я безапеляционно заявлю всем, что планирую быть хирургом, глава семейства Истоминых тяжко вздохнёт и печально покачает головой:

-Мы-таки тебя испортили.

Но это сильно потом, а в двенадцать я о таком ещё не думала, размеренно барахтаясь в своём мирке. От меня требовалось одно – учиться, что я и делала с каким-то остервенелым упорством, ибо ничего другого в моей жизни больше не было.

Анечка переедет к нам лишь через два года, хотя я точно знаю, что отец предлагал ей это значительно раньше, но она нам отказала. Отчего мы тогда знатно обалдели и приуныли, ещё не зная, что у объекта нашего обожания своя трагедия.

В один летний день она уедет из города на целый месяц, за который я чуть не сойду с ума от тоски, безделья и тёмного удушающего страха, что она не вернётся. Владимир успокаивал меня как мог, но вот кто бы успокоил его тоже…  Мы, вообще/ с ним на тот момент стали уже достаточно похожими, тихим отражением друг друга.

Аня вернулась совершенно неожиданно, и сразу в нашу дверь, да ещё и с огромным чемоданом в руках. Была поздняя ночь, и мне полагалось давно спать, но тревожные голоса из прихожей заставили подскочить. Давя в себе бессознательный порыв спрятаться под кровать, я выглянула из комнаты в коридор, протиснувшись в едва приоткрытую дверь.     

Зарёванная Аня стояла в крепких объятиях отца, что-то сбивчиво рассказывая и борясь с подкатывающей истерикой. Это был единтсвенный раз, когда мы видели её такой, в тот вечер, всегда собранная и уверенная в себе, Анечка выглядела несчастной и беззащитной. Важность происходящего заставила меня затаиться возле двери и не обнаруживать своего присутствия.

Если кратко, то когда-то у Ани была своя семья: горячо-любимые муж и дочка. И всё у них было хорошо и благополучно, ровно до того момента, пока они все не попали в автоаварию. Аня выжила, остальные – нет. Её приезд в наш городок был слабой попыткой сбежать от одиночества и отчаянья большого города, где всё, так или иначе, напоминало об утерянной семье. На самом деле прошло много лет, прежде чем Анна Викторовна решилась на такой кардинальный ход, она пыталась найти причины жить в служении любимому делу, а по итогу нашла нас с отцом. Это было сложно… попытаться стать частью новой семьи и не чувствовать себя предательницей, по отношению к своим единственным, всё ещё горячо-любимым, но так несправедливо ушедшим.