– Не надо. Я делаю это, чтобы ты от меня отвязалась. Не хочу иметь ничего общего с вашей семьей. И… – стискиваю зубы, не сумев справиться с эмоциями, – он мне не отец.

– Коля вырастил тебя… Он тебя лю..

– Замолчи, – отбрасываю ее руку.

Она до сих пор не въезжает. Она никогда не поймет и не поверит мне и останется на его стороне. Даже не представляю, как это назвать. Сумасшествие? Помешательство? Искажение сознания? Как она может не видеть реальной картины? В каком мире она живет? Да и плевать! Мне ничего от них не нужно, я сам себя вырастил. И за то, каким мудаком стал, отвечаю тоже сам.

– Никита! – слышу звонкий голос позади.

Ане не стоит знакомиться с этой психушкой. Достаю из кармана ключи и, развернувшись, кидаю малышке. Она ловит связку здоровой рукой и таращится, то на меня, то на мою мать. Не произносит ни слова, хотя в обычной ситуации уже бы орала, что я идиот и мог попасть ей в голову. Что-то новенькое.

– Подожди в машине, – произношу я, поймав ее взгляд.

Аня коротко кивает и удаляется, поражая небывалой покорностью. Очень вовремя. Может же, когда захочет. Одной проблемой меньше.

– Это твоя девушка? – спрашивает мать, провожая Аню взглядом. – Красивая.

– Не нуждаюсь в твоем одобрении.

– Я знаю, – слабо улыбается она. – Ты меня ненавидишь?

Вопрос вгоняет тысячи щепок в горло. Ненависть? Нет… Тут все куда хуже. Этому чувству нет названия, потому что лишь единицы могут испытывать его. Оно, как смертельная опухоль в голове, от которой не избавишься, потому что это уже часть тебя самого.

– Мария Константиновна! – говорит молоденькая медсестра, останавливаясь рядом. – Врач уже ждет вас.

– Да. Иду, – отвечает мать и снова смотрит мне в глаза. – Ты стал хорошим человеком, Никита.

Она не знает, каким я стал. Она меня не знает!

– Я пришлю тебе время и место, когда договорюсь о встрече с адвокатом.

Ухожу, с трудом сохраняя самообладание. Хочется взять стул и разбить все окна в этой сраной клинике. Хочется кричать, схватить мать за плечи и трясти до тех пор, пока не перестану видеть в ее глазах это омерзительное смирение к статусу жертвы.

Горячий воздух улицы обжигает легкие. Кожа горит. Залезаю в машину, Аня взволнованно смотрит на меня и протягивает ключи. Пытаюсь собраться и утихомирить шторм, который выпустил всех монстров прошлого, но они так долго были в заточении и изголодались, что жрут меня изнутри со скоростью света.

Завожу мотор и давлю на педаль газа. Скорость поможет, а ветер заберет кошмары. Смотрю вперед и не вижу ничего, кроме дороги, но в какой-то момент перестаю понимать, где я и куда еду.

Вхожу в дом и слышу смех, доносящийся со второго этажа. Каждый день праздник! Закатываю глаза и скидываю кроссовки. Нужно быстро переодеться и свалить, пока они еще смеются. Поднимаюсь по лестнице, дверь в родительскую спальню приоткрыта. С отвращением отворачиваюсь, но меня останавливает властный голос:

– Это ты, малой?!

– Да! – отвечаю, потому что по-другому нельзя.

– Зайди-ка!

Снова слышу противный женский смех исполненный дуэтом. Глубоко вдыхаю, сглатывая горькую слюну, и вхожу в комнату. На постели лежит полуголый отчим, а по обе стороны от него парочка телок в нижнем белье немного старше меня самого. Руки сжимаются в кулаки. В последнее время он совсем охренел, раньше хоть скрывался, а теперь трахает шлюх прямо в их с мамой спальне.

– Ну че, Никитка? Я не жадный. Выбирай! Эту, – он шлепает девку по заднице, – или эту? – еще один шлепок.

– Обойдусь, – цежу сквозь зубы.

– Да ладно тебе. Мамка не заругает.

– Мне телки и бесплатно дают, – выпаливаю я и возвращаюсь в коридор, тяжело дыша.

Огонь течет по венам вместо крови. В легких не кислород, а ядовитый газ. Залетаю в свою комнату и хватаю рюкзак. Кажется, снова придется остаться с ночевкой у Серого. Надеюсь, тетя Алена сегодня уходит на сутки, она меня терпеть не может.

Слышу грохот за спиной, дверь врезается в стену. Отчим шагает прямо на меня, яростно раздувая ноздри:

– Че ты сказал? Ты! Мелкий выблядок!

Смотрю на него, как на анимацию в замедленной съемке, и впервые понимаю, я его не боюсь. Мне настолько надоело жить в этом аду, что остается только одно… Возглавить его.

– Че слышал! Старый ублюдок!

Выражение его лица, когда я первый выбрасываю вперед кулак, поднимает настроение. Удар выходит смазанным, но только потому, что я не прицелился как следует. Больше права на ошибку у меня нет, начинается мясо. Отчим в три раза крупнее и больше похож на психованного быка, чем на человека. Он толкает меня в стену со всей дури, жестко прикладываюсь затылком и теряю ориентацию в пространстве, сползая на пол. На горле сжимаются пальцы, перед глазами появляется металлический блеск. Ножницы…

– Телки тебе дают? Интересно, чем ты их берешь? – брызжет он слюной. – Прической своей говняной? Сейчас мы ее поправим. Я покажу тебе, как должен выглядеть настоящий мужик.

Лба касается прохладный металл. Кровь стекает по лицу, ее запах вызывает тошноту и головокружение. Хватка на шее становится все крепче, не позволяя сделать новый вдох. Вижу черные расширенные зрачки и безумную улыбающуюся гримасу.

Тело слабеет…

Закрываю глаза, не желая больше бороться. Пусть это говно уже закончится, я так устал. Какой смысл во всем этом? Зачем жить, если каждый день похож на страшный квест, от которого тебя выворачивает наизнанку? Для чего?

Ныряю в объятия пустоты, но не успеваю в ней раствориться, потому что вспоминаю добрую улыбку матери. Слышу обрывки песен, которые она пела мне перед сном. Оставить ее с ним? Одну? Чтобы в какой-то момент он убил и ее? Что ж я за тварь такая слабая?

Не знаю, откуда берутся силы. Наверное, из железобетонного решения, которое убивает во мне человека. Никто и никогда не будет больше управлять моей жизнью.

Следующие минуты, точно в тумане. Вспышки недолгой ясности и жалкие урывки решимости. Бью отчима коленом в живот, ладонью – в подбородок. Он легко валится набок, видимо, не ожидая от меня больше никаких действий. Мы оба вскакиваем на ноги, но я быстрее.

Бросаю взгляд на открытое окно за его спиной.

Вот он.

Выход.

Это он должен сдохнуть. Он не заслуживает дышать и ходить на своих двоих. Вспоминаю все: каждую царапинку на теле матери, каждый синяк и слезинку… Он не должен больше мучить мою семью. До этого я много раз представлял смерть отчима, но теперь отчетливо понимаю, что сам должен толкнуть его в ее лапы.

И я делаю это.