настоящий журналист, вовлеченный в дело? До него вдруг доходит, что Сана представляет собой ровно то же – она его не подозревает, ни в коем случае, а просто спрашивает в рамках своего подкаста. Остается только воспринимать себя как ее собрата по цеху, и не более. Вот так. У него получится.

– Да, пожалуй, стоило задержаться, – говорит он с нарочитой убежденностью. – Ну, позадавать вопросы и все такое.

– Стоило, – соглашается Сана. – Просто не хотелось проявлять неуважение, если бы Джулии сообщили что-то деликатное и болезненное. Я решила, ей нужно дать немного личного пространства.

Рики украдкой бросает на нее взгляд. Он мало что понимает в журналистских расследованиях и криминальной документалистике, но, как ему точно известно, эти ребята славятся именно тем, что охотятся за деликатными подробностями, а личное пространство для них пустой звук. И его действительно трогает, что Сана, при всей потребности в информации, уважает личное пространство Джулии. Конечно, это большая редкость.

Разве что…

В голове раздается тонкий голосок: «Разве что Сана тоже что-то скрывает, прямо как ты».

Рики едва не фыркает. Вздор. Недалекий разум хватается за любую соломинку, зацикливаясь на всем, что могло бы отвести внимание от него самого. И все-таки…

И все-таки Рики не может не оглянуться мысленно назад и не обдумать все, что говорила Сана. Он возвращается в то утро, когда пришел к магазину Веры, всего через день после смерти Маршалла. И теперь вспоминает с испугом, как в дверях столкнулся с девушкой, когда выходил. Тогда он был слишком взволнован и не придал этому значения. Но сейчас Рики смотрит на Сану, и солнце заливает своим светом крутые холмы Сан-Франциско, придавая золотистый оттенок ее коже и волосам, разжигая медовый отлив в карих глазах. Бесспорно, Сана очень красивая. И, несомненно, это та самая девушка, с которой он столкнулся в то утро, когда сбежал из магазина Веры.

Что-то проворачивается у него в груди, что-то острое, неприятное и полное ужаса. Кто она такая, эта Сана? Что ей известно? Рики припоминает, как Вера настаивала, что один из них убил Маршалла. Он отверг вздорные обвинения, поскольку это кажется ему разумным, когда обвинение исходит от Веры, но теперь не знает, что и думать. Рики раздумывает, что сказать Сане, и сейчас он нервничает не потому, что она так привлекательна, он нервничает, потому что не знает, что связывает ее с Маршаллом. Но какая-то связь должна быть, а если речь идет о Маршалле, то вряд ли это что-то доброе. «Осторожнее, Рики».

– Ну так, – он старается говорить самым будничным тоном, – как, говоришь, называется твой подкаст?

Сана бросает на него взгляд, и Рики понимает, что будничного тона у него не вышло. Вместо невинного, пустячного вопрос прозвучал слишком серьезно. Черт, и что теперь делать? Нужно срочно что-то придумать.

Но не успевает Рики толком запаниковать, как у него жужжит телефон. Он хватается за него едва ли не с возгласом облегчения.

– Это Вера!

Сана вскидывает брови, хотя взгляд по-прежнему настороженный.

– И что она пишет?

Рики сглатывает и зачитывает сообщение вслух.

– Пишет: «Дурацкое дело закрыто. Маршалл умер от аллергии на утку. Ты больше не подозреваемый, но тебе стоит зайти на чай».

У Саны также вибрирует телефон, и она лезет в сумку. Читает сообщение и смеется.

– То же самое сообщение от Веры. Наверное, просто скопировала.

Облегчение и смущение пронизывают все его существо. Что вообще сейчас произошло? Маршалл умер от аллергии? На утку? Чего?

– Что ж, это все странно, – произносит Сана. У нее слегка дрожит голос. – Утка. Хех.

Рики медленно кивает, борясь с головокружением. Значит, его опасения насчет Саны напрасны? Но вот они снова встречаются взглядами, и он видит, что в ее глазах вновь вырастает стена.

– Ах да, мой подкаст. Скажу, если ты скажешь, где находится твой офис. Кажется, ты работаешь в «Баззфид»?

По спине у Рики пробегает холод. Нет, хоть Маршалл и умер вроде бы невинной смертью, Сане определенно есть что скрывать. И хуже того, возможно, ей известно, что связывает с Маршаллом его. У него так пересыхает в горле, что он чуть закашливается, когда заговаривает.

– Без проблем, – Рики каждым своим словом пытается подчеркнуть, что отступает и ей не нужно беспокоиться. – Но я как раз вспомнил, приятель уже посоветовал мне один подкаст, так что в ближайшее время мне вряд ли удастся послушать твой.

Сана делает такой глубокий вздох, что вздымается грудь. Взгляд смягчается. Сообщение принято. До тех пор, пока Рики занимается своими делами, она занимается своими. Его это устраивает.

16

Сана

Сане хорошо знакома боль неоправданных ожиданий. В конце концов, не это ли она собой воплощает? Изо дня в день она наблюдает это в зеркале, чувствует в мускусном запахе своих волос, видит у себя на коже, как стойкое пятно, которое не желает оттираться. Им покрыто все ее тело. Это стало такой громадной частью ее личности, что без нее Сана и не знает, кто она.

И вот она стоит перед громадным пустым холстом, и эта тяжесть неоправданных ожиданий не дает ей вдохнуть, обрушивается на нее, заполняя собой горло и ноздри, сковывает все тело. Сана смотрит на палитру в одной руке и на кисть – в другой. Руки затекли, кисть замерла в паре дюймов от девственно чистого полотна.

– Просто бери и рисуй, чтоб тебя, – Сана шипит сквозь зубы на свою руку, но та остается неподвижной.

Она слышит скрежет собственных зубов и чувствует, как пот сбегает ручейком по виску, щекочет ключицу, и, содрогнувшись, вытирает шею рукой. «Всего один мазок, – убеждает она себя, – сделай один мазок, и дальше будет легче».

Сколько Сана помнит себя, всегда было одно и то же. Родители рассказывали всем вокруг, как Сана научилась рисовать раньше, чем пошла, даже раньше, чем встала. На бесчисленных фото и видео маленькая, пухлая Сана стоит на четвереньках, окунает ручонки в лужи краски и с выражением полной сосредоточенности на лице размазывает краску по бумаге. Во время семейных сборищ мама не упускала случая достать телефон и продемонстрировать эти фото родственникам со своим гортанным смешком «о-хо-хо», только звучал он не как у Санты, он скорее принадлежал женщине средних лет из японского аниме.

– О-хо-хо, наша Сана вся в меня, – говорила она. – Такая творческая. Вот увидите, она станет художницей. Нет, не писательницей, писательство такое непредсказуемое дело, нет, я бы не хотела, чтоб она становилась писательницей. Конечно, выбор за ней,