— А я ужин собрала вам, ваша светлость, ведь вы почти не ели ничего!

С постели раздался еле слышный смутно знакомый девичий голос, в котором пробивались едва сдерживаемые рыдания.

— Правда? — засопел, высунувшись из-под одеяла, Андрей. — Ну-ка, ну-ка, вылезай, раба Божия! Преслава, ты, что ли? Переехали с хутора, значит?

— Я, господин! — Девушка зардела, словно маковый цвет, с трудом выбираясь из-под огромной перины. — Кушать изволите?

— Ага! — честно признался Андрей и по-хозяйски рявкнул: — Ты что лежишь? Накрывай, корми своего господина, не видишь, что я голодный, аки зверь алчущий?

— А почто ж вы не пировали со всеми…

Преслава замерла на полуслове, уставившись немигающим взглядом на посеревшего лицом Андрея.

— Мы своих в бою потеряли совсем недавно, нам ли сейчас пиршествовать? — Он тяжело вздохнул: ему было искренне жаль трех погибших крестоносцев, двое из которых вытащили его из трясины, а Чеслав, беглый кабальный холоп, был с ним чуть ли не с самых первых дней. — Они, кстати, за ваши будущие земли головы свои сложили!

— Прости, господин, я не подумала!

Она притихла — в пламени свечи блестели бриллиантами выступившие слезы в глазах да маленький кулачок, который она прикусила зубами.

— Не переживай! — Он взял ее за остренький подбородочек и заглянул ей в глаза. — Не твое бабье дело о павших воинах думать, это моя забота! Твое дело — живых воинов на новые подвиги вдохновлять!

— Ой, как же это я!

Она проворно соскочила, откинула перину, застелила свой край кровати рушником и стала выставлять невесть откуда взявшиеся блюда.

В его ноздри ударил одуряющий запах, и Андрей, помимо воли жестоко терзаемый пробудившимся желудком, на заду стал елозить поближе к дастархану, хотя вряд ли Преслава слышала такое слово.

Поборов необъятную, словно снежный сугроб, перину, он добрался до заветной «скатерти-самобранки» и замер, с вожделением разглядывая открывшееся перед его глазами зрелище.

Зажаренная до золотистого блеска курица, обложенная маленькими комочками запеченных в сухарях перепелов, занимала центральное место, и все — никаких других разносолов больше не было, только каравай душистого хлеба да объемистая, литра на три кожаная фляга, в которой вряд ли было налито местное пойло, гордо именуемое пивом.

Для последнего слишком велика честь, да и в дубовых бочонках здесь оно в ходу, а не в бурдюках. Так что не нужно было быть легендарным сыщиком Шерлоком Холмсом, что бы не заметить этого. Так что предстояло ему пить нечто благородное…

— Вино, надеюсь, потребляешь? — с затаенной надеждой поинтересовался Андрей у девчонки: пить в одиночку он не желал категорически, не желая возвращаться к пагубной привычке своего прошлого в том мире, кое-как изжитой.

— Тихо как! — невпопад пискнула Преслава.

— Значит, употребляешь! Если нет еще, то научим! — Андрей налил ей вина из кожаной фляги в один из серебряных кубков.

Та взяла емкость в руки и чуть, самую малость, пригубила.

— А не хочешь, — с ходу обиделся Андрей, — заставим! Давай по полной, не ломайся! Потом хорошо закусывай, все, что на столе. Чего душа жаждет, тем и закусывай. Сама курицу приготовила али кто помог?

— Сама! — тихо произнесла девушка и всхлипнула. — Любимицу свою потрошила с утра и в печь, дабы вы смогли полакомиться…

Андрей, уже оторвавший было здоровенную лапу, так и застыл с ней в руке — жир тек по пальцам.

Преслава опустила личико, и он разглядел под густой челкой висящую на кончике носа дрожащую слезинку.

После такого уж точно ни один кусок в горло не полезет! Андрей, сглотнув, с сожалением положил мясо обратно. Однако плечи Преславы предательски задрожали, и она, осторожно, словно боясь его реакции, тихонечко заголосила:

— Самое лу-у-у-чшее для тебя не пожалела, а ты брезгуешь? Я старалась, ждала, а ты… а ты… А ты даже не узнал меня снача-а-а-ала…

Андрей, боясь, что показательный «плач Ярославны» перерастет в банальную истерику, мысленно сплюнул и принялся рвать горячее мясо зубами, демонстрируя хороший аппетит, и, давясь горячим и с трудом проглотив кусок, строго произнес:

— А ты что не ешь, селянка?! Почему не пьешь? А может, худое измыслила, господина ядом извести решила? Сознавайся!

Преслава громко икнула, со страхом выпучила глазки на Андрея и проблеяла:

— Как же так? Нет, господин, я бы не посмела! Даже представить… Как же так…

— Да ладно! — Андрей приободряюще похлопал ее по плечу. — Ешь давай, а то я один с этим добром, — он ткнул в курочку почти обглоданной ножкой, — не справлюсь! Ну ты чего, напугал тебя, что ли?

— Нет, я просто побоялась, что ты изменился, стал другим! — В ее глазах проскочили хитрые искорки. — Вы… Ты столько видел, разные женщины ублажали тебя… А я… Я простая деревенщина… Ты на меня и не взглянешь, поди… Тогда ты был просто воин, а сейчас, вон, — она протянула тоскливо, — его светлость, господин командор!

Голосок ее снова предательски задрожал, но лукавый взгляд не ускользнул от Андрея.

— Будешь выпендриваться — выгоню и на всю Притулу ославлю, что у тебя ноги кривые…

Он не успел договорить, как девчонка дернула плечом и ловко оторвала вторую лапу. Демонстративно, одним махом осушив кубок вина, она вгрызлась в мясо, еле передвигая челюстями и заталкивая ручонками вываливающиеся куски.

— Тише, тише, а то подавишься! — Андрей от неожиданности поперхнулся вином и утирал бороду полотенцем. — Молодец, уважаю! Штрафную ты выпила, а теперь давай по второй жахнем! — Он снова разлил вино. — Между первой и второй перерывчик небольшой! Ты меня уважаешь?!

Не дослушав чисто русский вопрос, Преслава полностью осушила свой кубок. Осоловевшими глазками, видать, поклевала сегодня немножко, а поди и весь день не ела, она взглянула на Андрея и громко икнула.

— Стоп, красавица, — он отставил ее кубок, — а то хуже обиженной женщины только пьяная обиженная женщина!

Лежащая рядом голая девушка вздрогнула и машинально коснулась его ноги тугим и горячим телом. Но их словно разделяла невидимая стена, и, ложась спать, у Андрея и помысла не имелось, чтобы домогаться ее нагого и юного тела.

Невидимый тумблер тихо щелкнул в мозгу, плавающем в пьяной дымке, ассоциируя Преславу с далекой уже теперь Варенькой из прежней жизни, и зарождавшиеся эротические фантазии неизменно разбивались об эту стену — она тебе в дочери годится!

Впрочем, и Преслава, памятуя обет, про который он однажды ей брякнул не подумавши, не решалась предложить себя. Она была полностью покорена и отдалась бы ему безропотно, с нескрываемой радостью (а зачем тогда приходить греть постель), вот только сам командор не хотел воспользоваться своей властью в таком положении.