– И чем это поможет? – нехотя спросила Джейн, сама же видя правоту Рэя. И зачем он снова напомнил про господина Моретти!

– Мы перебираем один кусок этого моря дерьма, прошу прощения, дорогая, а заодно, если повезет, то узнаем нужный нам район с мусорными баками. Даже за ними следить веселее, чем тут.

– А еще я могу посмотреть, какие провалы в графиках Остакуса находятся в том же районе, – задумчиво добавила Джейн. – Человек с мусорным пакетом в руке в общественном транспорте или идущий через несколько улиц вызовет подозрение. Конечно, у него может быть машина…

– Но сначала рассмотрим самый простой вариант, – довольно кивнул Рэй. – В конце концов, у нас с тобой заказан столик…

– Ой, Рэй! – запоздало очнулась Джейн. – Сегодня же твой экзамен. Ты сдал?

– О да, сдал! И вместо того чтобы с другими курсантами дебоширить и нарываться на последнее наказание милой Федоровой, помогаю тебе. Цени!

Джейн засмеялась.

Впрочем, уже через четверть часа ей стало не до смеха.

Морис Мортимерс

В больничной карточке Мориса Мортимерса стояла инвалидность по какому-то зубодробительному для произношения заболеванию, суть которого сводилась не к тому, что у Мориса не было рук или ног, нет. Вся суть была в том, что он имел непреодолимую страсть к накопительству вещей. А еще он не выходил на улицу без лишней необходимости, что в его случае означало три года, пять месяцев и шесть дней. Почти семь уже на самом деле.

В той же больничной карте был приведен тщательно выведенный анамнез заболевания, корни которого уходили в трагедию, произошедшую с Морисом в юности. Он тогда потерял родителей, погибших во время автомобильной аварии. Тогда об этом говорил весь Город и писали все газеты. Обе. Немного их тогда было – Город еще рос.

Морис был совсем юн, но социальная помощь по потере обоих кормильцев, а позже и пенсия по болезни – этого было достаточно, чтобы жить так, как ему нравилось.

– Мы как раз поссорились в тот день с матерью, – начинал обычно Морис, когда его спрашивали о гибели родителей. И пауза. И больше ни слова он не успевал сказать. Ни разу никто не дождался продолжения, извиняясь за толстокожесть, обнимая каменеющего от чужих прикосновений Мориса, уводя разговор в другое русло. Так ни разу и не удалось Морису рассказать эту историю.

Но если бы кто-то, хотя бы врач, взялся выслушать его, что он узнал бы?

«Мы как раз поссорились в тот день с матерью, – начал бы Морис, и продолжил через пару мучительно длинных минут: – Она считала, что старая приставка – это хлам, и ракетка для тенниса тоже: я вроде как никогда не играл в теннис. К тому же на ней ослабела сетка. Мама всегда старалась избавиться от всего лишнего, словно оно мешало ей дышать. Отвратительное чувство, когда даже твоя комната не твоя, и за дверью стоит мама, и ей тяжело дышать, потому что у тебя в шкафу носки свалены в кучу».

Тут Морис остановился бы и снова помолчал, пытаясь вспомнить, как все началось. Да, врачи были уверены, что ужасная трагедия заставила его стать таким, каким он стал. Словно эта авария сломала и в нем что-то, требуя жертвы в виде сотен и сотен вещиц, любовно собираемых в доме. И этому есть объяснение, как есть объяснение всему странному, что случалось в голове у людей. Тогда, в ту ночь, в его доме побывали многие: врачи и соцработники, даже мэр – это было небывалое событие, так что и мэру было не зазорно навестить юнца и предложить свою помощь. Дом был чист и аккуратен. Идеальный дом в идеальном районе. Таким его запомнили люди, таким он остался на фотографиях в архиве. Но это была ложь. Та, которую день за днем создавала его мать, с раннего утра превращая их дом в нечто особенное, такое, чтобы не было стыдно, если кто-то случайно зайдет.

В ту ночь, когда все произошло, Морис не мог отделаться от этой мысли. Когда автомобиль перевернулся и врезался в дерево, думала ли мать о том, что ей не придется стыдиться дома, в котором идеально чисто и аккуратно? Или она сожалела о том времени, что было потрачено впустую? А может, она думала о нем, Морисе? В глубине души Морис надеялся на первое – тогда она хотя бы умерла счастливой. И эта гадкая кощунственная мысль помогала ему первое время. А потом он наконец вздохнул спокойно.

Было стыдно – любому станет стыдно, если он, этот любой, поймет, что без родителей ему стало лучше, особенно если они не уехали, а умерли. Это то, о чем не принято говорить. Это не обсуждают за завтраком и даже врачам о таком не упоминают. Но все-таки это было, и Морис впрямь стал счастливее. Он позволил носкам расползаться по всему дому, вернул приставку – она была в автомобиле вместе с теннисной ракеткой и другим хламом, который родители везли на свалку подержанных вещей. Приставка, как и ракетка, совсем не пострадала. В отличие от автомобиля и родителей.

Но Морис не унывал. Он подписал необходимые бумаги для того, чтобы избавиться от машины, и она стала последней вещью, которую он отправил на свалку. Со временем он завел кота; говорили, что это полезно для его случая. Что же, для его случая оказались полезными еще две кошки, а вот все прочие были не для терапии, а просто приблудными или детенышами первых питомцев. С ними и впрямь было легче. У отца была аллергия на шерсть, а мать считала, что любое животное принесет в дом хаос. Это касалось даже рыбок и черепашки, поэтому, заведя кошек, Морис чувствовал себя настоящим бунтарем. И пусть он бунтовал против уже умершей матери, иногда бунт ничуть не теряет важности и спустя годы после того, как ответчик способен и впрямь ответить.

Мать всегда утверждала, что надо быть ближе к людям. Что человек – существо социальное и он ни дня не проживет, не общаясь с другими людьми. Строго говоря, она это даже не говорила, а кричала в замочную скважину комнаты Мориса, когда он запирался от нее и всего мира. И что же теперь? Он вполне справлялся без всех этих глупостей. Всегда можно было оформить доставку еды и даже корма для кошек. Морис бы даже оформил газету, если бы ему было какое-то дело до того, что происходит в окружающем мире. Это миру почему-то все еще было дело до него, вот в чем беда.

Да, он с удовольствием бы сказал это прямо в лицо матери – мертвая, она больше не пугала его так же сильно, как раньше. Рассказал бы, что не он нуждается в обществе, а оно само норовило пробиться к нему, и пару раз в год обязательно какие-то волонтеры стучались к нему в дверь, приглашали врачей, приносили вещи… Что же, за вещи он был благодарен – они пополняли его коллекцию. И дом медленно зарастал уютными пирамидами, даря Морису ни с чем не сравнимый аромат дома, а не кошмарных чистящих средств или масла для полировки.

Жизнь Мориса наконец стала такой, как он мечтал. И для этого вовсе не нужно было покидать стены дома. Напротив, именно тут он чувствовал себя в полной безопасности.

Берт

Некоторое время после Робин Берт жил в постоянном страхе. Нет, он прекрасно спал и ел, уборка по-прежнему приносила успокоение, но он постоянно косился на телефон: а ну как зазвонит? И куда внимательнее приглядывался к соседям, воображая, что кто-то знал о том, что девушка вошла в его дом и не вышла, но молчит. Выжидает. Чего выжидает, спрашивается?