Генриетте даже казалось, что, если ей вздумается пойти к Буттинбрагу, как делали почти все на Цветочной улице, словно немолодой уже врач нуждался в их посещениях, хотя все обстояло наоборот и ему приходилось выискивать время в своем плотном графике для соседей, это будет нормально. Нормально по утрам махать господину Крому, который за эти годы немного постарел и раздобрел, но остался все тем же тихим и приятным молчуном. Нормально покупать еду навынос у Джубар – готовить Генриетта не любила и не особо умела. Совершенно нормально самой убирать весь мусор, что остается у дома и на участке от толп поклонников, – это цена популярности, которую она была готова платить, и нет на самом деле ничего ненормального в том, чтобы после позднего возвращения сходить к реке и оттолкнуть от берега мусор, который спускался со стороны Северного района.

Этому научила ее мама, когда еще жила вместе с Генриеттой. Близость к Северному району накладывала свой отпечаток, да и формально они долго считались живущими в нем, и вариантов было немного. Как честный человек вызывать службы, которые все уберут, а некогда живые объекты приклеят к делу, начнут расследование, шум, беготню, или же просто молча отталкивать это все от своего берега и не думать, где тела прибьет в следующий раз. Забывать о них сразу же, как только делаешь шаг от реки. Генриетта, как и ее мать, однажды выбрала раз и навсегда.

Возможно, однажды кто-то расскажет об этом. Произнесет так громко, что об этом узнают за пределами их счастливого и спокойного Города. Но это будет не Генриетта Гейл, такая слава ей не нужна.

Впрочем, в последнее время она стала замечать, что все реже ей среди мусора попадались чьи-то тела. Может, все решится само собой. О, Генриетта больше всего любила, когда происходило так. Вот как с ее матерью было. Большинство было уверено, что она купила маме шикарную квартиру в Центральном или Высоком районе. Смешно. Не так уж много зарабатывала местная звезда. Да, искусно вызванный ажиотаж еще длился, поклонники не переводились и приезжали даже из других стран, но что толку? Это никак нельзя перевести в живые деньги или на карточку. Так что Генриетте вряд ли самой пришла бы в голову мысль так побаловать мать. Но вот с догадками на этот счет журналистов она не спорила.

Господин Потс, напротив, считал, что она сдала мать в дом по интересам, причем один из самых дешевых, находящийся на краю Города. Разумеется, Город быстро рос, и со временем этот приют для престарелых окажется во вполне благопристойном месте, и с ним престарелая госпожа Гейл, если доживет до этого, разумеется. Но весь смысл был в том, что и Потс ошибался тоже, и его Генриетта не поправляла, как и журналистов. На деле же ее мать сама однажды решила перебраться в приют, чтобы не портить дочери жизнь. Так она и заявила, добавив, что без нее Генриетта скорее найдет свою судьбу. Она, конечно, говорила о муже, втайне мечтая о внуках, но тайна та была невелика и Генриетте прекрасно известна. Только вот менять свою недолгую славу на брак и заточение в доме она не собиралась. Не хотела, как ее мать, трудиться на благо дочери и уходить в сторону, едва та вырастет. Не мечтала, как госпожа Грей, быть в тени известного мужа-ученого и выбираться на улицу лишь обвешанной пятью отпрысками как пальма обезьянками.

Ей нравилось жить, как она жила. Приходить домой затемно, убираться, когда сама решит это делать, не готовить и не есть дома хоть неделями. Сдавать одежду в химчистку, а вот полы мыть самостоятельно. Просто жить. И потому у нее был шофер и охранник, но никаких уборщиц в доме. Чужих она не терпела. Наверное, не будь она известной госпожой Гейл, она бы пошла по пути Мориса из третьего дома. Его она помнила смутно, даже лет пять назад он появлялся на улице редко, а его родители погибли, когда Генриетта была совсем крохой. Куда они ехали вместе с родителями господина Крома и почему без сыновей? Мать Генриетты упоминала что-то о том, как их участки близки к Северному району и вполне могли бы стать их продолжением. Но после гибели старших Кромов и Мортимерсов все затихло, и никто не пытался купить земли соседей Гейлов, а вскоре и сами Гейлы смогли выйти из Северного района, не переезжая, а лишь сдвинув границы. И в Западном районе наступила тишина и покой. Сейчас он считался самым респектабельным районом, даже приличнее дорогого Центрального или пафосного Высокого. Вот так, вот так и учила ее мать. Не переезжай, а меняй место вокруг себя. Не меняйся сама, меняй отношение людей к себе. И у Генриетты это неплохо получалось.

Вот и сегодня она вернулась домой совсем поздно, когда иссякла толпа страждущих ее внимания, переоделась в джинсы и рубашку – точно такие же, в каких она пробегала все детство, и пошла собирать мусор по двору. Наверное, если бы об этом узнали ее поклонники, они бы зареклись сорить тут и по очереди вызывались бы ей помогать совершенно безвозмездно. Генриетте нравилось думать, что так бы оно и было, но на самом деле она этого не хотела. Ее двор был ее двором, и точка.

Она залезла глубоко в колючую изгородь, чтобы подцепить поблескивающую там в свете окон банку из-под газировки. И чтобы не исколоть лицо, высоко задрала голову, отворачиваясь в сторону от ветвей. Так она против своей воли заглянула в окна второго этажа соседского дома. К ее радости, господин Кром исправно закрывал окна шторами, и ей не пришлось увидеть что-то неприятное. А ведь люди в большинстве своем бывают весьма неприятными, когда их никто не видит. Единственное, что сквозь стекло и ткань штор заметила Генриетта, были темные силуэты, подсвеченные изнутри электрическим светом ламп.

«Ну надо же, у господина Крома гости! С ума сойти!» – подумала Генриетта, вытащила банку и кинула в пакет. С этим пакетом она выбралась на улицу и дошла до мусорного бака, где нос к носу столкнулась с соседом.

– Добрый вечер, господин Кром. – Она улыбнулась. Забавный молчун ей нравился. – У вас гости?

– С чего вы взяли, госпожа Гейл? – Кром неторопливо вытер руки одноразовой салфеткой и бросил ее в соседний бак. Острый запах влажной салфетки заставил Генриетту чуть поморщиться.

Она могла ответить: «Потому что ты выкидываешь мусор ночью, дубина!» или куда вежливее: «Хорошо погуляли, ведь видно сразу», а то и совершенно неотвратимое: «Да видела ваших гостей на втором этаже только что», но стоило ей открыть рот, как ее словно прошило ужасом. Резким, как запах салфетки, и столь же неожиданным в таком месте и с таким собеседником.

Генриетта доверяла только себе, а еще она выросла в Северном районе, поэтому улыбнулась еще шире и произнесла:

– Выглядите веселым, господин Кром.

– Да-да, – вяло махнул рукой Кром, поворачивая к дому. Он шел медленно, и Генриетте пришлось приноравливаться к его шагу, чтобы продолжать идти рядом. – Это все артишоки, дорогая моя. Завезли такие хорошие артишоки!

Он зашел в свою калитку и махнул ей рукой, а Генриетта махнула в ответ. И прошла к своему дому, не останавливаясь ни на мгновение, не поднимая головы и не оглядываясь на светлые пятна окон. Только дома она позволила себе подойти к плотно зашторенному окну в спальне, не включая свет, конечно, и в крошечную щелочку посмотреть на соседский дом.