– А и то, и другое нельзя? – буркнул Владимир.

– Масло очень полезно, но крем тоже нужен, – Соня, хоть и смущенно, но не без интереса рассматривала, что раскладывала на столе хозяйка. – А какой крем?

– Оливковое масло! Вот лучший крем! И внутрь и наружу! – воскликнул Макс. Владимир отметил, что повар переигрывает, как иногда переигрывают театральные актеры. – Я всем своим женщинам это говорил, и ни одна не посмела мне возразить! А у меня было много женщин! Нет ничего лучше оливкового масла!

Саксофонист, кивнув Константину, принялся тихо сматывать шнуры, а Элина подошла к их столику. Стояла рядом, удивляясь, что никто не обращает на нее внимания.

– Что-нибудь еще желаете? – спросила она тоном официантки не без опыта работы.

– Собери тарелки со столов, – сказал Константин достаточно резко.

– Она требует от меня рецептов, а я должен думать о костюме на свадьбу. И кольца! Нужны кольца! И торт. Я испеку самый лучший торт, чтобы он был шедевром! Три яруса, не меньше! – Макс опять переключился на мысли о своей женщине.

– Свадьба? Вы сказали «свадьба»? А кто женится? Мы? – Элина задышала полной грудью. – Ты делаешь мне предложение?

– Я? Нет! – Константин чуть не выронил стакан.

– Но ты же хотел познакомить меня со своими родителями! Я и с работы отпросилась, – Элина, как любая девушка, услышав слово «свадьба», не хотела даже думать, что оно относится не к ней.

– Ты с ними знакома! – возмутился Константин.

– Да, но я думала, что ты познакомишь нас по-другому, – Элина надула и без того пухлые губки.

– Я тебе говорил, что нужно есть мой салат для мозга? Говорил? Если бы ты ел мой салат, то сначала думал, а потом говорил! – Макс отвесил Константину достаточно увесистый подзатыльник.

– Ой, больно! – Константин потер больное место.

– Ты говорил, что любишь меня, обещал, что мы будем вместе, и говорил, что я нравлюсь твоей маме! – Элина все еще с надеждой смотрела на Константина, что не мешало ей поглядывать на саксофониста, слишком уж медленно собиравшего аппаратуру.

– Дорогая моя, – повар схватил Элину за руку и прижал ее к губам, – с вашей внешностью пора бы усвоить, что мужчинам нельзя верить на слово!

– Господи, мало ли что я говорил! Сейчас просто собери тарелки, – рассердился Константин.

– Если ты не собираешься на мне жениться, зачем мне собирать тарелки? – удивилась Элина.

– Логика железная, – кивнул Макс и захохотал. – Дорогая, а я собирался и для вас приготовить свой фирменный салат, который усиливает мозговую деятельность! Но теперь вижу, что вы в нем не нуждаетесь!

– Константин! Почему ты молчишь? – Элина с вызовом посмотрела на повара. – Почему ты позволяешь ему говорить мне гадости? Между прочим, он весь вечер пялился на мою грудь!

– Никуда я не пялился! – возмутился Макс.

– Макс шутит, – сказал Константин.

– Я не понимаю таких шуток! – возмутилась Элина. – Он что, хотел сказать, что я дура?

– Не кричи, ты не дура, просто у тебя нет чувства юмора, – сказал Константин.

– У меня есть чувство юмора. Только не для ваших дурацких шуток!

– Кстати, есть одна специя, очень способствует… э… – начал говорить Макс.

– Вы пожилой мужчина! Как вам не стыдно? – накинулась на него Элина. – Константин, он мне проходу не дает – то приобнимет, то целоваться лезет. Фу, противно.

– Кто? Я? – Макс аж задохнулся от возмущения. – Нет, это невозможно! Я этого не выдержу. Сначала Елена, а теперь эта стриптизерша будут портить мне настроение! Деточка, чему вас учили родители?

– Я не стриптизерша! – заорала Элина. – Константин, почему ты молчишь?

– Хорошо, это останется нашим маленьким секретом. Я никому не скажу, что вы танцевали вокруг шеста и только потом взяли поднос в руки. И Ирэне этого не скажу, – Макс злорадствовал и наслаждался местью. Он говорил так громко, чтобы слышали все.

– Константин, если ты сейчас же не сделаешь мне предложение, то больше меня не увидишь! Я уйду! – крикнула Элина.

Константин кивнул и налил себе виски. Саксофонист, упаковавший аппаратуру, уже поджидал Элину около калитки. Ушли они вместе.

– У нее красивые ноги, – сказал Константин, сделав очередной глоток.

– Зато грудь не настоящая. Я сразу это понял. Меня-то не обманешь, – хмыкнул Макс.

– Мне она нравилась…

– Ресницы у нее нарощенные, – не смогла удержаться от замечания Соня, – между прочим, это очень неудобно. Я знаю. Делала. Спать невозможно. Очень мешают.

Все промолчали.

– Ты же понимаешь, что твоя мать никогда бы на нее не согласилась, – примирительно сказал Макс.

– Почему? Она хорошая официантка, – ответил Константин, – а ты правда пялился на ее грудь?

– Да за кого ты меня принимаешь? Неужели ты ей поверил? – возмутился Макс.

– Значит, пялился. И не ты один, – сказал Константин.

– Не расстраивайся, если бы Ирэна узнала, что ты собираешься жениться на бывшей стриптизерше, она бы и тебя лаком покрыла, как мумию, – хохотнул Макс.

Владимир дремал, прикрыв глаза. Ему нравился легкий бриз, уже ночная прохлада. Нравились свечи. Понравился виски, который он пил уже безо льда. И Соня, которая не была в центре внимания, не старалась понравиться и произвести нужное впечатление ему тоже нравилась. Когда ушел Давид, Владимир не заметил. Впрочем, когда ушла Соня, он тоже не помнил. Видимо, все же уснул прямо на стуле. Чувствовал, что кто-то трясет его за плечо, но глаза не открывались.

Проснулся он от темноты. Неожиданной. Так просыпаются от яркого, слепящего света, а Владимир проснулся от мрака. Домработница Надя ходила по саду – задувала и собирала свечи. Все гости давно разошлись. Владимир нехотя встал, кивнул Наде и пошел к своему домику. Но сонливость вдруг исчезла, как и не было. Сколько он спал? Пятнадцать минут, двадцать, полчаса? Этого времени хватило, чтобы вновь почувствовать себя бодрым. Соня оставила ему включенной лампу над входом. Или это не Соня, а Надя, которая позаботилась, чтобы Владимир не сломал себе шею на ступеньках. И опять ему не захотелось заходить в дом. Как будто там, с Соней под одной крышей, он мог лишиться этого удивительного ощущения – свободы, спокойствия, неожиданного прилива сил, эмоций, которых не было уже очень давно. Владимиру вдруг захотелось остаться ночевать на улице, в палатке, как в детстве. Смотреть на звезды, светить фонариком на лицо, строить страшные рожицы, слушать цикад, ловить светлячков, рассказывать страшилки.

Ничего из этого он в детстве не делал. И теперь очень жалел об этом. Как и о том, что не сохранил с детства и юности ни одного друга. Уже в сознательном возрасте у него были приятели, коллеги, но друзей, которые бы помнили, как он списывал математику на перемене, как дрался во дворе, у него не было. Он всегда был замкнутым и одиноким. Мальчиком, с которым никто не хотел дружить. Однокашники его не обижали, не третировали, он не был изгоем. Просто всегда держался в стороне. И даже в студенческие годы он ни за что не согласился бы спать в палатке на сырой земле. Туристы с рюкзаками, пешие марш-броски, велосипедные походы и прочие развлечения однокурсников вызывали у него искренний ужас.