Как только последний ящик был выгружен, концы отпустили, и Карл оттолкнулся от баржи багром. Капитан дал полный вперед, и баржа исчезла в тумане позади.

Так начался долгий путь назад, в город. Гордон, Карл и Кевин согревались, отхлебывая виски из бутылки, которую им дал ирландец в непромокаемых штанах.

Мы с Берни сидели отдельно от всех, чуть ближе к носу. Я размышляла о том, что произошло. И пришла к выводу, что ирландец и его команда на барже были контрабандистами. А иначе зачем им среди ночи брать на борт ящики с ворованной серебряной посудой и канделябрами?

Берни клевал носом. Его большая голова несколько раз дернулась и в конце концов бессильно упала на грудь. В этом не было ничего удивительного. Я знаю, как выматывает настоящий страх.

На рассвете нового дня мы подошли к верфи, откуда начиналось наше путешествие. И вот мы с Берни уже сидели в кузове фургона, который вез нас обратно на Освальд-стрит. Когда мы приехали, Берни отвел меня в подвал и снял цепь. А потом молча ушел, закрыв дверь на засов.

Я устала, но настроение было приподнятое. Я показала им, на что гожусь. Теперь они, надеюсь, поняли, что глупо держать меня взаперти – чего зря пропадать рабочей силе. Скоро они наверняка снова выпустят меня из подвала. И я опять буду на них трудиться, послушно и усердно.

И так до тех пор, пока мне не представится шанс бежать.

Ждать пришлось недолго. Уже на следующий день Карл и Кевин вломились в мою каморку, притащив за собой Берни. Карл решительно надел мне на шею цепь и велел Берни прикрепить второй ее конец к ремню.

– Флинтхарт нужна помощь – передвинуть кой-какие вещички, – объяснил Карл Берни. – А что, неплохая работка для вас с обезьяной?

И Карл с Кевином ушли, не дожидаясь ответа.

Берни повел меня в антикварную лавку на первом этаже дома. Внутри, как в лабиринте, вились дорожки между грудами всевозможного пыльного хлама. Пахло нафталином и въевшейся грязью. У дверей стояла небольшая конторка, из-за нее выглядывала женщина. Она обреченно посмотрела на нас с Берни и вслух, сама с собой, произнесла:

– Ага, все ясно. Идиот и обезьяна. На большее рассчитывать не приходится…

Женщина была пышнотелая, невысокого роста, с красным и круглым как шар лицом. Потом я узнала, что ее зовут Фиона Флинт. Но за спиной все называли ее Флинтхарт, «каменное сердце».

Флинтхарт тут же дала нам с Берни работу. Для начала нужно было поменять местами шифоньерку с чучелом льва, а бильярдный стол поставить на попа, чтобы в дальний конец магазинчика втиснуть старое рассохшееся пианино.

Вещи были тяжелые, места мало. Воздух спертый и горячий. Пот градом катился по шишкам и вмятинам на Бернином лице. Мои руки ломило от боли, спина ныла. Цепь между нами то и дело натягивалась, и я несколько раз чуть не грохнулась на пол. Берни передвигался неуклюже, совершенно не заботясь о том, что мы друг с другом связаны.

Флинтхарт не отходила ни на шаг, придирчиво наблюдая за нашей работой. И все твердила Берни, что будет, если мы что-нибудь испортим.

– Если поцарапаете пианино, я пожалуюсь Мойре! – хрипло каркала она. – И она вычтет из твоих карманных денег, Берни! Так и знай!

От угроз и попреков не было никакого толку. Наоборот. Берни только еще больше нервничал. И чем больше нервничал, тем больше крушил все вокруг. Флинтхарт, разумеется, прекрасно это видела. Ей явно доставляло удовольствие мучить его.

Вечером Флинтхарт отправилась к парикмахеру, и в лавке ее сменил муж. Я видела его в первый день моего заточения и поэтому узнала. Это он следил за Старшим, когда тот пошел на Парк-террас к лорду Килварду.

Длинный и костлявый мистер Флинт не говорил без надобности и никогда не повышал голоса. Обитатели дома прозвали его Скинфлинтом, «скрягой». И скоро я узнала почему.

В шесть часов Скинфлинт велел нам с Берни вымыть пол. Потом он закрыл магазин и вывесил в витрине табличку «Закрыто». Вскоре в дверь черного хода со стороны Брумило постучали. Скинфлинт впустил молодого человека в кепке, низко надвинутой на лоб. Тот хотел продать карманные часы.

– Я спер их у одного мужика в Хиллхеде, – сказал он. – Десять фунтов. За меньше не уступлю.

Скинфлинт осмотрел часы в свете низкой лампы в металлическом плафоне. Бледно-желтая кожа, туго обтягивающая скулы, блестела. Через пятнадцать минут воришка с понурым видом покинул магазин. За часы он выручил один фунт, двенадцать шиллингов и четыре пенса. Скинфлинт тихо засмеялся сам с собой. Это был жуткий, неестественный звук, от которого шерсть у меня на загривке встала дыбом.

За час лавку посетило человек десять, и все несли ворованное добро. Скинфлинт торговался как заведенный. Сбивал цену – пенни за пенни, пока не оставался полностью доволен сделкой. И каждую победу отмечал своим неприятным, шипящим смешком.

Следующий день был похож на предыдущий. Мы с Берни таскали тяжести, а Флинтхарт, брюзжа, следила за каждым нашим шагом. Когда мы переносили чугунную печь в один из сараев на заднем дворе, в лавку, как всегда, уткнувшись в «Нун Рекорд», вошел Гордон.

Он остановился и сказал, обращаясь к Берни:

– Люси хочет, чтобы ты сегодня привел в клуб обезьяну. Будете вместе охранять вход. Чтобы завлечь побольше посетителей. Люси говорит, народ такое обожает.

Берни недоуменно посмотрел на него, но Гордон просто хлопнул его по плечу и ушел.

Когда рабочий день кончился, я уснула в своей каморке. Но спала я недолго. Меня разбудил шорох ключа в замке. Вошел Берни. Я не сразу его узнала. Волосы расчесаны мокрой расческой, черный костюм, шейный платок. Ему явно было не по себе в нарядной одежде.

Берни провел меня подвальными коридорами в большой зал, где рядами стояли простые деревянные столы. На стене за истертой барной стойкой висели полки с бутылками и стаканами. Самую верхнюю украшала нарисованная вручную табличка с надписью Lucky Lucy’s Social Club[11].