Этим проклятым пультом.

– Что тебе от меня нужно? – спрашивает она напряженным и хриплым голосом. Выходит на середину комнаты, медленно поворачивается на месте. – Я сделала все, о чем ты просил, и я тогда была просто ребенком! Зачем ты вернулся? – Гвенди уже кричит в полный голос, ее лицо покраснело от ярости. – Может быть, хватит играть со мной в игры? Может быть, ты мне покажешься?

Дом отвечает глухой тишиной.

– Почему я? – шепчет она в пустоту.

Понедельники – особенно тяжелые дни в окружной больнице Касла, и 27 декабря – не исключение. Людей не хватает. Многие санитары и медсестры взяли отпуск на рождественскую неделю, три уборщицы заболели и не пришли на работу. Впрочем, жизнь продолжается.

Гвенди сидит рядом с маминой койкой в палате № 233. Слушает ее ровное дыхание, наблюдает, как мерно вздымается и опадает мамина грудь. Миссис Питерсон заснула полчаса назад и спит спокойно. Поэтому Гвенди и осталась в палате одна. Двадцать минут назад ей все-таки удалось убедить папу сходить в кафетерий и съесть нормальный горячий завтрак. Мистер Питерсон не отходил от постели жены с тех пор, как вчера днем ее перевели в отдельную палату, – и не хотел уходить и сейчас, но Гвенди чуть ли не силой вытолкала его за дверь.

На коленях у Гвенди лежит закрытый роман Джона Гришэма с купоном на батончики из гранолы в качестве закладки. Гвенди рассеянно слушает прерывистый писк медицинских приборов, наблюдает за каплями физраствора и вспоминает другие больничные палаты, в которых ей довелось побывать. Палату без окон на третьем этаже в Больнице милосердия, где умирал Джонатон Риордан, ее лучший друг. Вся стена над его койкой была увешана фотографиями и самодельными открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления. Другие палаты в других больницах и клиниках для больных СПИДом, которых она повидала немало. В каждой из этих палат были люди. Храбрые люди, молодые и старые, мужчины и женщины, объединенные одной целью: выжить.

С тех пор Гвенди очень не любит больницы – их вид, звуки и запахи, – но глубоко уважает людей, борющихся за жизнь в стенах этих больниц, и медицинских работников, помогающих людям бороться.

«…ты умрешь в окружении друзей. В прелестной ночной рубашке с синими цветочками по подолу. Солнце будет светить в окно, и за миг до того, как закрыть глаза навсегда, ты увидишь в небе стаю птиц, летящих на юг. Последний образ красоты этого мира. Будет больно, но совсем чуть-чуть».

Эти слова однажды произнес Ричард Фаррис, и она верит, что так и будет. Она не знает, когда это случится – и где, – но это не важно. Уже не важно.

– Уж если кто и заслуживает такого прощания, так это ты, мама. – Гвенди смотрит вниз, еле сдерживая рыдания. – Но я еще не готова. Я еще не готова.

Миссис Питерсон говорит, не открывая глаз:

– Не волнуйся, Гвенни, я тоже еще не готова.

– Господи. – Гвенди вздрагивает от неожиданности. Книга падает с ее колен на пол. – Я думала, ты спишь.

Миссис Питерсон приоткрывает глаза и улыбается.

– Я спала, пока ты не затеяла беседу сама с собой.

– Извини, мам. Я что-то и вправду стала частенько разговаривать сама с собой вслух, как сумасшедшая старушка-кошатница.

– У тебя аллергия на кошек, Гвенди, – сухо говорит миссис Питерсон.

Гвенди пристально смотрит на маму.

– Ладно, спишем все на действие морфия.

Миссис Питерсон приподнимает голову над подушкой и обводит взглядом палату.

– Тебе удалось убедить папу поехать домой?

– Если бы! Но мне удалось убедить его пойти в кафетерий и нормально поесть.

Миссис Питерсон слабо кивает:

– Спасибо, солнышко. Я за него беспокоюсь.

– О папе я позабочусь, – говорит Гвенди. – А ты беспокойся о том, как скорее поправиться.

– Теперь все в руках Божьих. Я так устала.

– Эй, мам, ты чего? Не вздумай сдаваться! Мы даже не знаем, что там у тебя. Может быть…

– Я и не собираюсь сдаваться. Еще чего! У меня же есть ты и твой папа. У меня есть ради чего жить.

– Да, – кивает Гвенди. – Это точно.

– Я имела в виду… – Миссис Питерсон на секунду умолкает, подбирая слова. – Если я снова смогу победить эту пакость, если есть хоть какие-то шансы, что я смогу победить, значит, я буду бороться. Я в этом уверена. Как бы ни было трудно, я буду бороться и вырву победу. Но если мне суждено умереть… если Бог решит, что пришло мое время, значит, так тому и быть. Я прожила очень хорошую жизнь. Столько счастья, наверное, и не положено человеку, но у меня оно было. Уж мне-то не на что жаловаться. Вот я о чем… Это единственный вариант, при котором меня закопают в землю.

– Мама! – перебивает ее Гвенди.

– Что? Ты же знаешь, я против кремации.

– Вот как с тобой разговаривать? – Гвенди встает и берет с подоконника свою сумку. – Я принесла тебе кое-что перекусить. И твои любимые соки в пакетиках. И сюрприз.

– О, хорошо. Обожаю сюрпризы.

Гвенди открывает сумку.

– Сначала поешь, выпей сока. А потом будет сюрприз.

– Что это ты раскомандовалась?

– Я училась у мастера, – говорит Гвенди, показав маме язык.

– Кстати о сюрпризах. Даже не знаю, почему мне вдруг вспомнилось… Помнишь, как мы пытались устроить сюрприз папе на день рождения? – Опираясь на локоть, миссис Питерсон привстает на постели и пьет сок из пакетика. Глаза у нее ясные и бодрые.

– Когда мы украсили гараж воздушными шариками и бумажными ленточками? – уточняет Гвенди.

Миссис Питерсон указывает на нее пальцем.

– Именно. С утра он поехал на рыбалку. Мы знали, когда он должен вернуться, и ждали его в гараже, вместе с гостями. План был такой: когда он подъедет к дому, мы откроем гаражные ворота с пульта. И будет сюрприз.

Гвенди тихонько хихикает.

– Только мы же не знали, что он упал в грязь!

Миссис Питерсон кивает.

– Мы стащили пульт у него из машины, так что ему пришлось выйти наружу. – Она тоже хихикает.

– И когда мы услышали, как он подъехал и хлопнула дверца машины…

– Я нажала кнопку на пульте, ворота открылись, а там твой папа… – Миссис Питерсон смеется в голос и не может остановиться.

– Стоит с удочкой в одной руке и коробкой для снастей в другой, – говорит Гвенди, давясь смехом. – Голый ниже пояса. Ноги тонкие, бледные, в корке грязи. – Она хохочет, запрокинув голову.

Миссис Питерсон прижимает руки к груди и с трудом произносит сквозь смех:

– Одной рукой я закрываю тебе глаза, а другой машу папе, чтобы сел обратно в машину. Я никогда не забуду, какое лицо было у бедняжки Бланш Гофф… – Она давится смехом. – Я всерьез испугалась, что ее хватит удар.