Она отпустила одну руку – поцарапанную, со ссадиной на локте. Это позволило опуститься чуть ниже, но ноги по-прежнему болтались в воздухе. Левая рука, на которую теперь приходился весь вес, тут же заболела. Может, земля не так уж далеко. И если она отцепится, то сможет приземлиться на ноги.

Аннабель сделала три глубоких вдоха – и разжала пальцы.

Левое колено ударилось об один из железных выступов ограды, а правая лодыжка подвернулась, когда Аннабель столкнулась с землёй. Но всё это было ничем по сравнению с болью, пронзившей правое запястье, – Аннабель инстинктивно вытянула руку, чтобы смягчить падение.

Она должна подняться.

Сигнализация по-прежнему завывала над головой. Скоро кто-нибудь появится. Охранники или полиция. И она будет тут одна. Аннабель оперлась поцарапанной ладонью об асфальт и попыталась выпрямить ноги. Всё тело завибрировало от боли: и руки, и колени, и лодыжка, а главное – запястье.

Но потом она услышала их. Быстрые шаги. В правильном направлении. К ней. Коннор вернулся!

Правда, она видела светоотражающие полоски на чьих-то кроссовках, а Коннор был в сандалиях. Потом в калейдоскопе уличных огней мелькнула прядь волос. Не светлых. Тёмных.

Джереми.

Её затопило облегчение, а следом – разочарование, такое гигантское, что по сравнению с ним померкла даже боль в запястье. К счастью, она могла плакать перед Джереми. И он был самым умным человеком из всех, кого она знала. Он обязательно придумает, как им обоим выкрутиться из этой истории. Но если Джереми – единственный, кто вернулся за ней, значит, Коннор не сделал этого.

– Аннабель! – крикнул Джереми. – Не могу поверить, что эти уроды тебя бросили!

Джереми буквально выплюнул слово «уроды». В его устах оно звучало так грубо… и так обидно. Он никогда не выражался подобным образом.

Аннабель произнесла неожиданно жёстко:

– Не называй их так!

– У тебя кровь на коленке. И на руках.

Джереми наклонился, чтобы она могла ухватиться за его плечи, и помог Аннабель подняться. Она вдохнула запах его шампуня – он почти, но не полностью перекрывал запах хлорки, оставшийся на волосах после утренних соревнований.

– Где болит больше всего? – Джереми спросил прямо ей в ухо, тихо-тихо, как на практической работе по биологии в шестом классе, когда они наблюдали за чайками и он давал инструкции шёпотом, чтобы не спугнуть птиц.

– Запястье, – Аннабель чуть не застонала от боли. – Да и лодыжка ненамного лучше.

Джереми быстро набил сообщение на телефоне, а затем встал с другой стороны от Аннабель, чтобы её травмированная лодыжка была ближе к его ноге и она могла частично отдавать вес ему.

– Быстрей! – взмолилась она. – Нас поймают!

– Не хочу, чтобы тебе было ещё больнее.

Слишком медленно, под завывания сирены, они захромали прочь. На Каштановой аллее Джереми взгромоздил Аннабель себе на спину. Небо быстро темнело. Она чувствовала его бешеное сердцебиение. Когда он стал перебегать шоссе, она начала сползать вниз. Наконец они очутились на другой стороне, и Джереми, задыхаясь, опустил Аннабель на обочину.

– Подожди секунду.

Телефон Джереми звякнул, он быстро написал ответ и сунул его обратно в карман. Наверное, Кайла.

Аннабель тоже достала телефон, почти не сомневаясь, что найдёт там групповое сообщение от Кайлы, отправленное одновременно ей и Джереми. Так оно и было.

Ребята, вы в порядке? Простите, что потеряли вас. Где вы?

И ничего от Коннора. Но и никакого ответа Кайле от Джереми.

– Погоди, кому же ты тогда писал? – спросила Аннабель, но он не ответил.

Джереми слегка наклонился, чтобы ей было легче вскарабкаться ему на спину. И Аннабель вспышкой вспомнила отца, который точно так же нагибался, сажая её на плечи, когда она уставала или они оказывались в толпе.

– Кажется, я могу идти сама, – сказала Аннабель. Боль в лодыжке немного поутихла, а вот запястье, наоборот, разболелось сильнее.

Когда они добрались до города, Джереми остановился у скамейки перед первым же небольшим отелем и снова достал телефон.

– Серьёзно, кому ты пишешь? – снова спросила Аннабель.

Джереми нахмурился:

– Твоё запястье уже распухло.

Рука действительно выглядела ужасно, а подушечка ладони у основания большого пальца вообще посинела.

– Кайла вернётся за нами? – Аннабель показала на телефон Джереми. – Или… э-э-э… кто-нибудь из ребят?

Джереми покачал головой:

– Моя мама заберёт нас отсюда. А потом заедем за нашими велосипедами.

У Аннабель пересохло в горле:

– Что ты сказал своей маме?!

– Сказал, где мы, чтобы она могла забрать нас.

Аннабель глубоко вздохнула.

– И ты всё это время переписывался с мамой?

Джереми поднял руку, чтобы откинуть чёлку, которой больше не было. Потом вспомнил – и просто потёр лоб.

– И где, ты сказал, мы находимся? И когда впервые ей написал?

– На Каштановой аллее, движемся в сторону города. Она велела сообщить ей, когда доберёмся до какого-нибудь безопасного места. И подождать там, пока она приедет.

Джереми посмотрел на Аннабель широко раскрытыми карими глазами, в которых слегка брезжило отчаянье. По её лицу он понимал, что сделал что-то не то, но никак не мог взять в толк, что именно. Несмотря на все свои пятёрки с плюсом.

– Как ты объяснишь ей, почему мы оказались на Каштановой аллее?

Допустим, камеры наблюдения их не зафиксировали. Но родители узнают, что они были на улице, от которой велено держаться подальше. А потом пройдёт слух, что кто-то попытался проникнуть к Деннису Мартину. И эти два факта трудно будет не связать.

А что, если из-за них у остальных будут неприятности? У Кайлы, Коннора и других?

– Но ты ранена! – воскликнул Джереми. – Я не знал, что делать!

– И ты написал маме! – Аннабель почти кричала.

Она не хотела кричать, но запястье болело всё сильнее, а когда она взглянула на телефон – там по-прежнему было только сообщение от Кайлы. И ничего от Коннора.

– Прости, что попытался помочь, – огрызнулся Джереми.

Он отодвинулся на другой конец скамейки, будто не мог больше находиться с ней рядом.

Это был Джереми, с которым они в шестом классе собирали кварц и изучали лежбища морских котиков на практических занятиях по биологии. Джереми, который раз за разом финишировал брассом, чтобы она могла тренировать свои старты. Джереми, чьи глаза зажигались, когда он говорил о Берте, белой акуле. Он был её другом. И он вернулся за ней.