всех, но больше всего — мою мать. Меня не удивляет, что Элизабет сбежала, а не осталась жить в этом доме, наполненном ненавистью. Ты, наверное, считаешь, что ей надо было забрать меня с собой, не так ли? Какая нормальная мать оставит своего ребенка у женщины, которую терпеть не может? Хотя, извини, ведь она твоя тетя, может, ты думаешь иначе.

Кэллум выглядел ошеломленным.

— Не знаю, что и думать, — сказал он.

— Потом Винс ушел тоже, чуть ли не одновременно, так что остались только мы с Полл, с тех пор это вся наша семья. Она узаконила это, удочерив меня, когда мне было около четырех, хотя иногда мне кажется, просто она слышать не хотела о Кэслах. Кэсл — фамилия моей матери, а значит, и твоей тоже. Мне хотелось бы сказать, что мы так же дружны, как ты с твоей мамой, но это не так. Я присматриваю за ней, потому что она беспомощная и нуждается во мне, но в то же время она мне не доверяет в любом деле, так что обычно пребывает в отвратительном настроении. Я даже не могу звать ее бабушкой, потому что так обычно называют милых и приятных старушек. А она не из приятных.

— Звучит жестоко. А куда уехал Винс? Вы с ним общаетесь?

— О господи, конечно нет! Полл застрелила бы его, если бы он ступил на порог нашего дома. Он не просто уехал, он сбежал с любовницей. Это я узнала от Кисси. И с тех пор мы не слышали о нем. Болезнь, эмиграция, иностранный легион — выбирай что хочешь. Он никогда не вернется, это уж точно. Если, конечно, не захочет получить пулю в голову.

— Вот это да, — сказал Кэллум, вертя в руках кружку с кофе, — слушай, а ты не думала, что они могут быть вместе? В смысле Элизабет и Винс? Любовь после побега? — Он ухмыльнулся так, что я рассвирепела.

— Нет, черт возьми, я этого не думаю! Он ей в отцы годился, для начала. — Я подумала, не слишком ли много я ему сказала. То, что он знал что-то там по латыни, вовсе не означало, что ему можно доверять. — Да, кстати, почему твоя фамилия не Кэсл, Кэллум Кэсл?

Он рассмеялся и осушил свою чашку.

— Мама вышла замуж за папу, Дэвида Тернера. Они были вместе не больше года, но она оставила его фамилию. Возможно, просто не захотела снова менять. Есть еще вопросы? — Он склонил голову набок, и серьга в его ухе сверкнула, как у пирата из книжки.

«Тебе бы пошла бандана», — чуть не сказала я.

— Есть. Как получилось, что сначала ты не отправился к своим деду и бабке по материнской линии, если у тебя были вопросы по поводу твоей тетки? От них-то ты точно мог что-нибудь узнать, ведь так?

Он вздохнул и опустил руки на стол.

— Это был адрес номер один. Но у бабушки болезнь Альцгеймера, она не отличит меня от табуретки, а дедушка умер полтора года назад. На Рождество. Не лучшее время для потерь. Мы знали, что он болеет, хотя бабушка с трудом это понимала, потому что болезнь Альцгеймера всех превращает в эгоистов. Потом она не могла поверить, что он умер. Мама держалась только на антидепрессантах. Это было так… — Он замолчал. — Извини. Я не сомневался. Мне был интересен сам процесс поисков.

Он встал, взял кружки за ручки и положил в мойку.

— Да, конечно.

Я машинально поднялась, чтобы помочь прополоскать чашки и в какой-то миг едва не прикоснулась рукой к его руке. Я не сделала этого, потому что триллион мгновений спустя взяла себя в руки и сделала вид, будто потянулась за полотенцем.

— Все нормально? — спросил он, внезапно обернувшись.

Сквозь стекло мисс Мегера смотрела на меня подняв брови. Я улыбнулась ей, но она продолжала смотреть, пока старик Гарднер не похлопал ее по руке и не сунул ей под нос газетную статью. Она отвела его к ксероксу, и я услышала свой голос:

— У меня есть фото Элизабет, если ты хочешь его увидеть.

— Прекрасно. И я бы хотел встретиться с несравненной Полианной.

Я собиралась выходить, но застыла на пороге и уставилась на него.

— Ты что, не понял, что я сказала? Совсем больной? Она ненавидела твою тетку. И тебя она тоже ненавидит. Она может стукнуть тебя палкой. Тебе нельзя с ней видеться. Даже и не думай!

Он пожал плечами.

— Пускай. Мне по фигу. Хотя действительно хочется посмотреть это фото. — Он открыл дверь и пропустил меня вперед. Когда он поднял руку, я почувствовала острый запах не пота, нет, мужественности. На его предплечьях под загорелой кожей обрисовались мускулы. Лицо приблизилось ко мне.

— Это бы значило для меня, — сказал он, — очень много.

* * *

Частью проблемы был мой вес. Я думала, что он уменьшится после рождения ребенка. Я никогда раньше не была толстой, но теперь, когда это действительно имело значение, меня ужасно разнесло. Я даже сняла со стены постер с изображением Дебби Гарри, потому что не могла спокойно смотреть на ее стройные бедра. Когда он выражал недовольство, я начинала плакать. Я сказала ему:

— Это не я, ты знаешь. Это не мое тело.

И не мой ребенок тоже, такое было впечатление.

К ребенку я ничего не испытывала: ноль, ничего, пшик, и только.

— Это нормально, — сказал один из отдела здравоохранения, старый враль. — Когда вы смотрите на обложку любого семейного журнала, то чего вы там точно не увидите — это фотографии мрачной жирной мамаши, в нескольких футах от которой надрывается несчастный ребенок. Материнство должно быть раем из пастельных тонов, смеющихся гормонов и маленьких беззубых десен, сжимающих вашу грудь.

Мне показалось это пошлым, я так и сказала.

Когда он приехал домой в эту Пасху, мне было плохо. Мы вместе с ребенком как в заключении томились в его спальне. Полл грохотала внизу, судя по звукам, круша мебель, а Винс копался в промерзшей земле сада. Я вообще не выходила из дома. Сначала, до того, как родился ребенок, Полл постоянно твердила, что все будут на меня глазеть. Однажды я вышла прогуляться, и они действительно глазели. Проклятая деревня! Все останавливались, провожали меня взглядом, но никто не сказал ни слова. Не понимаю, как Роджер смог жить здесь так долго. Я стала незаметно пробираться в поле, где безлюдно, и там мне становилось легче. Полл это не нравилось.

— Не уходи так далеко. Что, если начнутся роды, а ты не сможешь добраться до