нет ничего удивительного в том, что она осуждала их как «неправильные», – другие так и вовсе предпочитали эпитеты посильнее, например, «постыдные».

По поводу его характера адвокат выстроил в суде и вовсе вдохновенную защиту, указывая на «самые трудные и почетные должности» и многочисленные награды и знаки отличия его светлости, – и не суду ставить под сомнение его честь и достоинство. Его светлость прославился доблестью и отвагой на полях сражений и сделал выдающуюся военную карьеру. И, хотя последними дипломатическими назначениями он отчасти обязан политическому влиянию своего сводного брата, даже герцог Веллингтон, будучи, по словам адвоката, «не особо расположенным к этому человеку», вынужден был признать, что Чарльз оказался «отличным послом, добыл информации больше и проник в тайны иностранного двора глубже, чем кто бы то ни было». Конечно, лорд Каслрей, очевидно, полностью полагался на дипломатические способности младшего брата, даже если какие-то аспекты его личного поведения, включая, возможно, и охоту за богатой наследницей, и выводили его из себя.

Родных потенциального жениха ничуть не радовала драма, в которую все они оказались втянуты по прихоти Чарльза, вдруг увлекшегося Фрэнсис Энн. Вся история представляла собой сплошное неудобство, чтобы не сказать неловкость, до такой степени, что премьер-министр кабинета тори призывал своего министра иностранных дел держаться подальше от судебных слушаний и сделать все для того, чтобы и Чарльз в них не впутывался. Да и сам лорд Каслрей желал теперь лишь одного – избежать любых дальнейших «выставлений в ложном свете и, возможно, свежих убийственных подробностей», особенно в части стойких слухов о наследственной «невменяемости» рода Стюартов. Миссис Тейлор полагала, что ограничить в правах следует отнюдь не единственного члена их семьи, и утверждала, что пятью годами ранее Стюарты столкнулись с той же проблемой перед выходом замуж леди Октавии, одной из их младших сестер.

Опасения подобного рода вообще были вещью обыденной при обсуждении вопроса о согласии на брак. Малейший намек на наследственные расстройства приводил семьи с династическими амбициями в состояние тревожной озабоченности. Естественно, такого рода опасения только усугублялись в тех случаях, когда речь, как теперь, шла о выдаче замуж наследницы наподобие Фрэнсис Энн с прицелом родить сына для возобновления мужской линии рода. В своих представлениях в суд семья Стюартов попыталась снять с себя раз и навсегда подозрения подобного рода, строившиеся вокруг предполагаемого душевного расстройства у еще одной их сестры леди Каролины. Новое медицинское заключение отвергало возможность наличия у нее какой бы то ни было наследственной болезни, а ее муж показал под присягой, что у супруги лишь единожды, в 1807 году, случилось «временное умопомрачение», отнесенное врачами на купание в открытом море вскоре после родов, и засвидетельствовал, что после полного выздоровления в тот раз она более «никоим образом умственными расстройствами не страдала и рассудка не теряла». Чтение всех этих подробностей о себе в газетных отчетах едва ли доставило леди Каролине особую радость.

Вся семья, должно быть, задавалась вопросом, стоила ли Фрэнсис Энн столь дотошного изучения их подноготной в Канцлерском суде. «Она не красавица, хотя и крайне миловидна», – писал лорд Каслрей отцу, лорду Лондондерри, через пару дней после сделанного Чарльзом предложения. Что до личностных качеств, то он признавал, что она не только умна, но и «для своего возраста, похоже, невероятно решительна и сильна характером», добавив вполне пророческое: «В той ситуации, в которую она поставлена, и то, и другое от нее потребуется в огромной мере».

Фрэнсис Энн самым что ни на есть публичным образом связала свою судьбу с мужчиной весьма сомнительного характера, хотя и была, как сама позже писала, «запугана до смерти всеми этими болезненными историями про него, которые передо мною день за днем выкладывали», имея в виду, бесспорно, не только сплетни, но и факты в изложении лорда-канцлера. Он настоял на проведении ряда частных бесед с нею вне судебных слушаний, поскольку желал «изложить все имеющиеся у него доводы против [брака] с той же полною силой, с какой они были заявлены ему». Похоже, что он, как и миссис Тейлор, считал, что ей следовало бы повременить и провести побольше времени на брачном рынке. Фактор времени, на самом-то деле, часто влиял на решение родителей относительно согласия на брак. Племянницу леди Джернингем в семнадцатилетнем возрасте отговорили принимать предложение от одного недостаточно богатого, по мнению ее родителей, ухажера, а через несколько лет с удовольствием приняли его же в свою семью. Поскольку предложений руки и сердца за промежуток времени между двумя его предложениями ни от кого побогаче не поступило, их союз перестал считаться нежелательным. Аналогичным образом и герцог Бедфорд лишь поначалу противился поспешной женитьбе своего сына и наследника лорда Тавистока на даме шестью годами старше него, поскольку тому еще только предстояло достигнуть совершеннолетия и окончить Кембридж.

Но, что бы ни имела сказать на этот счет ее тетя, Фрэнсис Энн была куда искушеннее в мужчинах и брачных схемах, нежели большинство ее восемнадцатилетних ровесниц. В своих фантазиях она еще в пятнадцатилетнем возрасте мнила себя влюбленной в одного отпетого охотника за наследством, доводившегося младшим братом одному из многих любителей пофлиртовать с ее матерью и к тому же уже помолвленного с другой. В шестнадцать лет она хладнокровно отвергла предложение обремененного долгами ирландского графа. Она успела покрасоваться и перед герцогом Лейнстером, и перед рядом других титулованных господ, которые, как она слышала, «только и говорили, что» о ней. И по морским курортам за нею всюду следовала целая свита красивых обожателей из числа младших сыновей. Также она провела некоторое время под наставничеством миссис Тейлор в роли компаньонки перед официальным «выходом в свет» в год своего дебюта. Что еще важнее, сколько бы леди Антрим ни пела хвалебных од мужчинам, которых приглашала к себе на ее смотрины, мнение дочери всякий раз оставалось решающим. Ирландский граф ей не понравился настолько решительно, что она была уверена, что никакое время этого не изменит. Герцог ей показался настолько унылым и скучным, что она ничуть не пожалела, когда всякие разговоры о возможной помолвке с ним были резко пресечены миссис Тейлор. Знаки внимания со стороны лорда Форбса ей отчасти льстили, а вот насмешливого и любвеобильного лорда Бошана она побаивалась. Точнее сказать, она его просто возненавидела.

По всему выходило, что и к своим выводам о Чарльзе она также пришла самостоятельно. Он часто и охотно беседовал с нею при дворе, и ей запомнился его живой интерес к ее мнениям; может, именно этого ей и не хватало от других ухажеров? Или, возможно, он выказывал