ей сочувствие по случаю того, что она из-за своих воинственно настроенных опекунш лишена беспристрастного советчика и даже дома вынуждена довольствоваться обществом одной лишь своей бывшей гувернантки. Чарльз и сам был не чужд чувства одиночества и даже приступов «дьявольской тоски» во время пребывания на чужбине, да и вообще был человеком «превеликих чувств» по словам одной его прежней поклонницы. И в свои сорок лет он слыл по-прежнему весьма красивым и, хотя и «кичился своим смазливым лицом», если верить недоброжелателям, был по-прежнему популярен у дам, считавших его внешность «захватывающей». А вот что касается его статуса всего лишь младшего сына, совсем недавно произведенного в пэры, то тут как раз и закрадывается подозрение, что этим он очень даже мог не устраивать Фрэнсис Энн, сызмала преисполненную чувствами собственной значимости и высокого призвания в части сохранения семейного наследства через брак с высокородным дворянином или даже главой древнего дома, для которого ее земли и угольные копи будут всего лишь дойной коровой, близко не сопоставимой по ценности с его собственными родовыми акрами, и он просто дождется рождения второго сына и завещает их ему. Чарльз же с его репутацией энергичного деятеля и прозорливого организатора, особенно во всем, что касалось его военной карьеры, был кандидатом совершенно иного рода – вполне способным, вероятно, перетряхнуть ее чахнущие поместья и вдохнуть в них вторую жизнь. Возможно, ее и не захлестнула нежданная волна чувств, как Сидни Оуэнсон, и бурления любви и ощущения дара судьбы подобно Саре Спенсер она не испытывала, но при каждом допросе с пристрастием у лорда-канцлера непоколебимо стояла на своем желании выйти замуж именно за Чарльза.

Итоговое заседание Канцлерского суда с оглашением окончательного вердикта было назначено на конец июня. Утром в день его проведения зал был переполнен и гудел как улей; все сидячие места были заняты за добрый час до начала, да и в проходах к скамьям адвокатов яблоку было негде упасть. Среди зрителей была замечена миссис Лонг-Уэлсли, как никто понимавшая, что лежит на чаше весов для Фрэнсис Энн. Вышедшему для оглашения приговора лорду-канцлеру сделать это удалось далеко не сразу и с большим трудом из-за стоявшего в аудитории гвалта. Ему пришлось несколько раз умолкать до тех пор, пока перевозбужденные зрители из числа публики не угомонятся и не рассядутся чинно по своим местам. Завершилось же это зрелище, однако, полным обманом ожиданий перевозбужденной публики. После чтения долгой преамбулы дела вместо кульминационной развязки вдруг последовало объявление лорда-канцлера о том, что для вынесения окончательного вердикта ему понадобится уточнить еще несколько моментов и в последний раз взять показания у Фрэнсис Энн.

В результате окончательного ответа ей пришлось дожидаться еще две недели. «Такой брак не может быть признан самым подходящим для молодой леди», – объявил лорд-канцлер перед «великим стечением» публики, собравшейся и на отложенный последний акт судебного спектакля, после чего, как писали газеты, сообщил, что, несмотря на это, «он не усмотрел ни единого принципиального основания для вынесения определения о недопустимости этого сочетания». Вердикт этот трудно было назвать громкой победой лорда Стюарта, который на следующее утро, вероятно, испытывал толику смущения при мысли о том, что его друзья и коллеги прямо сейчас читают в газетах признания высшего судебного чина страны в том, что он всячески отговаривал Фрэнсис Энн от столь опрометчивого брака, приводя множество веских аргументов. С другой стороны, из постановления суда явствовало, что юридических препятствий для брака не имеется, а личное мнение лорда-канцлера таковым и остается, как и созвучное ему личное мнение миссис Тейлор. И он, и она, похоже, чувствовали, что Фрэнсис Энн при ее богатстве и очаровании вполне могла бы заполучить себе мужа и помоложе, и без сомнительной славы, и познатнее, чем лорд Стюарт с его недавно жалованным баронством, а значит, и с каким-нибудь символическим дворянским титулом в запасе, чтобы сразу наделить им ее первенца. На самом деле, лорд-канцлер впоследствии не преминул напомнить Фрэнсис Энн о том, что свой вердикт он вынес не в пользу ее брака, а всего лишь в знак признания того, что «не нашел законных оснований воспрепятствовать ему».

Хотя союз с лордом Стюартом удачным для богатой наследницы назвать трудно, не поворачивается язык и припечатать его как полный mésalliance [27]. Могло ведь сложиться и намного хуже для нее, сбеги Фрэнсис Энн, скажем, с учителем музыки или бравым солдатом вовсе без роду и имени. В целом, однако, дочери доставляли родителям, как правило, куда меньше головной боли, нежели их братья, по той простой причине, что у них было несоизмеримо меньше шансов познакомиться с кем ни попадя и тайком вступить в совершенно неприемлемый с точки зрения семьи брак. Вся светская жизнь дочерей с самого их дебюта проходила под пристальным наблюдением. Балы у Альмака и частные вечеринки потому только и были строго зваными, чтобы обеспечить контроль допуска на них исключительно кавалеров, удовлетворяющих минимальному перечню критериев приемлемости. Матерям приходилось с особой тщательностью подходить к отбору приглашаемых в дом и допускаемых к знакомству с дочерями – вплоть до рассаживания званых гостей за столом в порядке их перспективности как женихов. При этом самим девушкам отнюдь не возбранялось присматривать себе среди них наиболее приглянувшегося, – вот только это обычно была наиболее подходящая рыба из моря возможных женихов.

Молодые же люди, напротив, вольны были перемещаться не только по всей столице, но и по всей стране. Будучи свободными от всякого присмотра со стороны провожатых, они не только с легкостью сходились и водили дружбу с людьми за пределами круга общения их родителей, но не чурались и смешения с представителями низших классов. Потому и не удивительно, что сыновья знати раздвигали границы дозволенного гораздо чаще и шире, нежели их сестры. В то время как леди Джорджиана Леннокс своей помолвкой с лейтенантом флота Уильямом де Росом свою амбициозную мать, герцогиню Ричмондскую, всего лишь огорчила (жених был не особо богат и знатен и к тому же доводился младшим братом отъявленному волоките, якобы соблазнившему в свое время саму леди Гарриет Спенсер), женитьба младшего брата Джорджи лорда Уильяма Леннокса стала для матери куда более тяжелым ударом. Чудаковатый армейский капитан влюбился в оперную диву Мэри Энн Патон, проник к ней за кулисы театра Ковент-Гарден, познакомился, а когда та отказалась просто сделаться его любовницей, предложил ей руку и обвенчался с нею в 1824 году под хор всеобщего неодобрения. Тут все обернулось куда менее счастливо, чем в случае пусть и