Приемные часы Стефенсона – время, когда он общался с учениками, – выпадали как раз на обеденный перерыв, что ставило в весьма неудобное положение тех, кто и подкрепиться хотел, и исправить оценки по английскому. Впрочем, Стефенсон шел куда охотнее на контакт, чем другие преподаватели, и потому критиковать его за такой странный выбор не хотелось.

Я застала его в классе. Он тайком поедал сэндвич, хотя чисто теоретически нам запрещалось есть за пределами столовой. Хм-м-м. Не стесняется нарушать правила. Возьмем на заметку. Интересно, а за это его можно покритиковать? Или наоборот, надо похвалить?

Нарушение было не бог весть какое, и тем не менее. Сейчас в поле моего внимания попадали абсолютно все бунтари и все проступки – даже самые мелкие и незначительные.

– Нэнси Дрю! – удивленно воскликнул он, когда я постучала по распахнутой двери, и, торопливо завернув остатки сэндвича в коричневую бумагу, спрятал еду в ящик стола. – Чем могу помочь? – уточнил он, сдвинув брови. – Помнится, за последнее эссе ты получила отлично, так что вряд ли тебе нужна консультация по домашней работе. – Он сцепил руки и положил их на стол. – Прошу, скажи, что пришла не выуживать из меня то, чего тебе знать не полагается.

– Ну… у меня есть для вас хорошая новость: я сейчас читаю Генри Джеймса, и мне очень нравится! – сообщила я, хотя на самом деле не отказалась бы, чтобы в нашем учебном плане появились какие-нибудь менее очевидные произведения. К примеру, в выпускном классе можно было записаться по выбору на курс по феминистской литературе, и я очень ждала такой возможности. – Но есть и новость похуже. Надеюсь, вы не против ответить на несколько вопросов о Кэролайн Марк.

Он вскинул бровь, но его лицо сохранило непроницаемое выражение.

– Нэнси, – начал он тоном, каким часто говорят взрослые, прежде чем приступить к низкосортным нотациям (которые мне, увы, нередко доводилось выслушивать, учитывая мою репутацию «наглой шпионки»). – Ты же знаешь, я не вправе обсуждать с тобой других учеников, если речь идет о деле, которое напрямую тебя не касается. Это непреложное правило.

Я вздохнула, села на первую парту, прямо напротив мистера Стефенсона, и отбросила с лица волосы, чтобы получше его видеть.

– Вообще говоря, я прекрасно об этом знаю, – сказала я. – И все понимаю. Не удивлена, что вы ответили именно так.

– Жду не дождусь, когда прозвучит «но» со всеми вытекающими, – нахмурившись, сказал он.

– Но… – начала я и ободряюще ему улыбнулась. – Я уже говорила об этом с самой Кэролайн. Она и отправила меня к вам. Так что… Может, все же сделаете исключение?

Он глубоко вздохнул и покрепче сцепил руки на столешнице.

– На самом деле, это совсем не профессионально, – сказал он. – Но раз вы с Кэролайн уже поговорили, думаю, вреда от нашей беседы не будет. Я тебя слушаю.

На уверенное «да» такой ответ не тянул. И все же этого было достаточно.

– Вчера утром кто-то испортил дверцу шкафчика Дейзи Дьюитт, – напомнила я.

Рассказывать подробнее не было нужды – как-никак это событие стало огромным шоком, особенно для нашей маленькой школы. И даже те, кому не довелось стать очевидцем преступления, уже были изрядно о нем наслышаны.

Мистер Стефенсон сочувственно кивнул.

– Да, я слышал об этом.

Он поднял на меня глаза. Ага! Наблюдает за реакцией.

– Это ужасно. Но при чем тут Кэролайн?

– Понимаете ли, мистер Стефенсон, – осторожно продолжила я, – все в школе знают о надписи на шкафчике Дейзи – кто-то видел ее своими глазами, а кому-то рассказали друзья. Точно так же было и с истерикой, которую Кэролайн закатила во дворе, когда выяснилось, что ее не взяли в спектакль.

– Справедливое замечание, – отозвался мистер Стефенсон и почесал подбородок.

Меня не оставляло ощущение, что он отчаянно пытается выиграть время.

– Кажется, тогда вы пришли во двор, чтобы ее успокоить, правильно? – спросила я, хотя вопрос был самым что ни на есть риторическим.

Я отчетливо помнила неожиданный выход мистера Стефенсона. Такое яркое проявление сочувствия нескоро забудешь.

Мистер Стефенсон, видимо, понял, что я и так все знаю.

– Судя по твоему вопросу, ответ тебе и без меня известен, Нэнси, – заметил он.

Я пожала плечами.

– Ну да. Так и есть. Честно сказать, я пришла к вам именно поэтому. Судя по реакции Кэролайн на итоги прослушивания, у нее был самый очевидный мотив для того, чтобы испортить шкафчик Дейзи.

– Притянуто за уши, как по мне, – ответил он. – Даже если допустить, что Кэролайн восприняла итоги слишком уж остро, хотя, по моему мнению, это вовсе не так…

Я остановила на нем многозначительный взгляд, но он этого словно не заметил.

– Даже если допустить, что ее реакция была слишком уж острой, – повторил он, сделав особый упор на последнем слове, – не понимаю, с чего бы ей на этой почве терроризировать Дейзи. Особой вражды между ними никогда не было. Впрочем, с моей стороны некорректно это с тобой обсуждать.

– Да, лично они не враждовали, – согласилась я. – Но Кэролайн была очень разочарована результатами отбора – каким бы словом вы это ни назвали. А Дейзи повезло – ее взяли на одну из главных ролей! Может, агрессия Кэролайн была направлена не столько на саму Дейзи… сколько на постановку в целом – ведь это вполне возможно, более того, думаю, именно так все и было. А Дейзи просто оказалась самой удобной мишенью.

– Эту теорию я никак не могу принять, Нэнси. Думаю, ты и сама это понимаешь.

Уступать мистер Стефенсон был явно не намерен, но меня это нисколько не удивило. Тут наш разговор неизбежно заходил в тупик. Но я и не искала его одобрения. Куда больше меня интересовала информация о том, правда ли Кэролайн была у него вчера.

– Что ж, ладно. Вы, наверное, догадываетесь, что я уже успела расспросить Кэролайн о том случае вандализма.

– Да, это и впрямь далеко не самая шокирующая новость, которую я узнал за день, – признался он. – Хотя не то чтобы я обстоятельно размышлял о своих учениках и их мотивах.

Как же это мило, когда учителя начинают умничать в твоем присутствии.

– Она сказала, что была у вас.

Хороший детектив умеет отличать талантливых лжецов по малейшим изменениям в мимике и поведении, которые могут напрочь выпасть из внимания более доверчивого окружения. Лжец часто сыплет прилагательными в превосходной степени; вечно у него все «прекрасно» и «восхитительно», а не «хорошо». Лжец может медлить, прежде чем сказать «нет», ерзать на месте, кашлять, шумно вздыхать до или после ответа… Вот они – классические признаки обмана. А еще во время допроса у лжеца часто ускоряется темп речи. Нередко он избегает зрительного контакта с собеседником.

Но мистер Стефенсон не выказал ни одного из этих признаков. Прямого вопроса я ему не задала, но он косвенно следовал из моего утверждения. Стефенсон не стал ерзать на стуле, прочищать горло, теребить одежду, засыпать меня встречными вопросами. Мне даже показалось, что за ту крошечную миллисекунду, пока я молча ждала ответа, он только сильнее расслабился.