– Свои, Тумашка, свои, – сказал дед, и пес, умильно повизгивая, бросился на меня. Увернуться от собачьего языка было невозможно. И вскоре вся моя французская косметика было слизана, а то, что не слизано, безобразно размазано по лицу.

– Пойдем, я покажу тебе, где умыться, – хохоча, предложил Горыныч, и мы по дорожке, выложенной деревянными кругляшками, прошли в сад к рукомойнику, прибитому к толстой развесистой липе.

Я вымыла лицо и глотнула воды, которая показалась мне необычайно вкусной.

– Она из Мсты? – спросила я Егора.

– Нет. У деда в глубине сада колодец. Хотя, конечно, питает его все равно Мста.

Потом мы ужинали нехитрой дедовой едой, состоящей из картошки со сметаной, хлеба и сала. Все, что Егор привез деду, тот попросил сегодня не доставать.

– Завтра и устроим праздник вашего приезда, а сегодня уж не побрезгуйте моей едой. Простая, а вкусная. Была бы жива Галя, она бы сейчас весь стол заставила своими грибочками, огурчиками и прочим, а я… Да что там! – и он провел рукой по лицу, будто стирая воспоминания.

– Все тоскуешь, дед? – спросил Егор. – Уж пять лет прошло.

– Эх, молодежь… Что вы понимаете в любви-то? Не было дня, чтобы я не вспоминал свою Галю. Давайте-ка выпьем за помин ее души, – и он достал из шкафчика бутылку с желтоватым напитком.

– Ты не бойся, Надя, – сказал Иван Игнатьич, заметив мой настороженный взгляд. – Это водка, хорошая. Егор привозил. Кажется, «Русский стандарт». А желтая, потому что я ее на облепихе настаивал. Потом процедил. Вишь, цвет какой получился – прямо медовый.

Мы выпили за помин дедовой Гали, потом за ныне здравствующих родных Егора и Ивана Игнатьевича, а затем дед предложил тост за меня.

– За меня-то зачем? – улыбнулась я.

– Раз Егор привез тебя ко мне, значит, и за тебя надо выпить, – очень серьезно ответил старик.

Мне очень хотелось спросить, за скольких воронцовских баб дед уже пил, но решила не нарушать этим вопросом благодать нынешнего вечера.

После ужина мы с Егором пошли на Мсту. Оказалось, что недалеко от дедова дома находилась деревянная лесенка-спуск к самой воде, а на берегу – мостки. Если было бы лето, то здесь здорово было бы купаться. Сейчас, в конце октября, купаться мог отважиться разве что бывалый «морж». Зато на реку можно было смотреть. Она медленно несла мимо нас свои воды, потемневшие к вечеру, но такие же прозрачные и тугие.

Мы с Горынычем сели бок о бок на последнюю ступеньку лестницы и замерли. Говорить не хотелось. Мы ощущали себя частью этого вечера, тихого и прозрачного, как вода во Мсте. Садящееся солнце ярким пламенем зажгло деревья на самом верху противоположного берега. Они занялись красно-оранжевым костром и постепенно выцветали и тускнели с течением времени.

Когда солнце село, сразу резко похолодало. Егор набросил мне на плечи свою куртку и крепко обнял. Я хотела было вырваться, но потом подумала, что сидение на лестнице – это не сексуальные упражнения в постели, на которые я наложила запрет. И потом… он ведь молчит, а не мурлычет «На-а-аденька…».

– Экая благодать, – не выдержав, первой нарушила тишину я. – Вот она где – настоящая жизнь. Мы в городе суетимся, интригуем, зарабатываем деньги, чтобы тратить их на всякую ерунду, вроде мобильных телефонов, а кому они нужны здесь, эти глупые трубки!

Не успела я закончить предложение, как в кармане Воронцова запиликал телефон, пытаясь изобразить «Танец с саблями».

– Отключи ты его, – попросила я, но было уже поздно: Егор приложил аппарат к уху.

– А-а-а… Ленусь… Нет, сегодня не могу… И завтра тоже. Разве что в понедельник после работы… Я перезвоню тебе. Ну, бывай!

Мне очень хотелось дать Горынычу хорошую оплеуху, но я сдержалась. Во-первых, сама призывала отдохнуть от городской суеты и не говорить ни о чем таком, а во-вторых, вспомнила, как сама, практически из объятий Егора, вела двусмысленные переговоры с приятельницей Сашкой. Я хотела в знак протеста скинуть с плеч его куртку, а потом подумала, что Горыныч не стоит того, чтобы я из-за него мерзла.

– Ты, конечно, опять черт знает что подумала… – виновато начал Егор.

– Воронцов, мне нет дела до твоих баб, ты же знаешь! Я приехала просто… от-ды-хать!

– Ну-ну, – глухо отозвался он и начал подниматься по ступенькам вверх, напоследок крикнув: – Не сиди долго. Сейчас не лето, от воды идет холод. Даже в двух куртках запросто можно замерзнуть.

Я кивнула, но не была уверена, что он это заметил, потому что уже стемнело, как-то очень быстро и незаметно. Я действительно просидела на ступеньке недолго. В холодной темноте противоположный берег надвинулся на меня своей лесистой громадой и, казалось, на этом останавливаться не собирался. Ели на его вершине воинственно топорщили свои лапы, а над водой летел ко мне сухой недобрый шелест почерневших вечерних листьев. Почему-то сделалось жутко. Резко вскричала какая-то птица, я вздрогнула и решила вернуться в дом к Ивану Игнатьевичу.

Туман бросился ко мне с радостным визгом. Он явно снова намеревался облизать мне лицо и, если повезет, еще и повалить на землю, но дед, сидящий на крылечке, со смехом цыкнул на собаку. Туман не обиделся, а что-то весело пролаял и улегся у хозяйских ног.

– А где Егор? – спросила я.

– Он сказал, что дюже устал сегодня, и полез спать туда, – дед показал рукой куда-то под крышу. – Там сено у меня душистое навалено. Он любит там спать. Хочешь, к нему полезай или хочешь в горнице – за занавеской, я постелил. Наволочки и накидушки всякие еще Галя вышивала… Рукодельница она у меня была.

– Я… я, пожалуй, в горнице, – ответила я.

– Поссорились, что ль? – спросил Иван Игнатьич.

– Нет… так…

Мне вдруг захотелось присесть рядом с ним, и дед, будто почувствовав это, слегка подвинулся, освобождая мне место рядом с собой.

– Ты на него не сердись, Надя, – сказал он. – Егорка шебутной, но добрый и тебя любит.

– С чего вы взяли? – усмехнулась я.

– Вижу. Но тут вот еще какое дело… Мы с ним уговорились, что он привезет ко мне знакомиться только самую главную женщину своей жизни. Тебя вот и привез.

– Скажете, что до меня никого не привозил? – усмехнулась я.

– Привозил, конечно. Наталью, свою первую жену.

– А он разве был женат? – Я даже слегка вздрогнула от удивления.

– Эх, девка, ничего ты, гляжу, про него не знаешь. Он же не мальчик. Сороковник скоро стукнет.

– Они развелись?

– Не знаю… не спрашивал. Развелись, должно…

– То есть как это не знаете?

– Да вот так… Сбежала она от него аккурат на третий год супружеской жизни. Скрылась, как говорится, почти в неизвестном направлении.

– А дети? Ребенок успел родиться?