Открыв, застыла на пороге. Прямо в лицо ей ткнулся огромный букет алых гвоздик. (Она потом посчитала — три десятка по два рэ — новогодняя кооперативная цена — за полсотни!) Гвоздики раздвинулись, и возникло улыбающееся лицо Игоря — ямочка на подбородке, волосы ежиком, веселые глаза — голубей голубого.

— Ой! — искренне обрадовалась Тутси. — Какие цветы! Ты с ума сошел! Ну зачем… (обычный монолог женщины при получении подарка, а попробуй не принеси!)

— Для мадам Наташи ничего не жалко! — театрально произнес Игорь. (Слово «мадам» слегка испортило Тутси настроение.) Она забегала по комнате, расставляя цветы, наливая воду в вазы.

— Пошли, пошли, — торопил Игорь, — Серега — человек точный, не смотри, что донжуан. Тем более он сегодня с Иринкой, а она строгачка.

Когда они вышли, черная «Волга» с номерным знаком на МОГ уже урчала у подъезда.

Игорь сел впереди, Тутси — сзади с Иринкой. Отправились на другой конец города, где в пролетарском квартале обитал Серега и где хранилась громоздкая система. «Почему не забрал с утра, — подумал Игорь, — наверняка не ночевал дома, подлец».

И вот теперь, погрузив магнитофон и продукты, едут дальше, едут за Таньком. Танек в отличие от оживленной Иринки — человек степенный, не болтливый. Она говорит негромко, но гипнотизирует собеседника поразительно красивыми, завораживающими глазами, которыми пользуется как дальнобойными орудиями, поражая цель наповал. Пока она молча сидит и покуривает.

Оживленный разговор идет между Серегой и Игорем на профессиональную тему — у Сергея украли в гараже монтировку, и обсуждается вопрос, где украсть обратно.

Женщины на заднем сиденье молчат, когда джигиты разговаривают… О чем они думают? Вот Танек?

Может быть, о веселой новогодней ночи, что предстоит им, а может, о веселых парнях, сидящих впереди, или о том, что после праздника наступят будни и надо продолжать поиски сапожек — но не по двести же рэ! И губнушки куда-то исчезли. Колготки тоже. Все, конечно, можно достать. Так, может, дать тому журналисту, что болтается в издательстве, где она работает машинисткой? — размышляет Танек. — Журналисту, конечно, не двадцать с хвостиком, как, например, Сереге, а пятьдесят небось с хвостиком, но по части лавы забот нет, хватит и на нее. Так что ж все-таки, лучше гулять с любимым небогатым или с богатым нелюбимым?

Тутси тем временем размышляет о том, как себя вести. Она уже поняла, что там будет за компания, и притереться к ним не так-то просто. Для нее такие компании — это пройденный день. Она устремляет задумчивый взгляд на проносящиеся за окном машины сугробные поля, дальний лес, вросшие в снег дома…

А как же все началось? Как пришла она к стеклянным дверям ресторанов? В дымные залы валютных баров? На широкие постели рабочих хаз?

В детстве Наташенька была очаровательной девочкой — и в детсадике, и в школе она танцевала, пела, играла в самодеятельном театре, занималась фигурным катанием. И кружила голову соседям по парте.

До девятого класса.

Все это происходило в далеком сибирском городе, где отец ее занимал высокое положение, очень много зарабатывал и ничего для дочери не жалел.

А потом родители разошлись. Наташа с мамой переехали в Москву и стали жить более чем скромно. Папа с его заботой о дочке остался далеко.

Но привычка, как известно, — вторая натура. Наташа уже не могла обойтись без того, без чего ее приучили не обходиться.

Правда, ее сверстники-девятиклассники никаких особых требований не предъявляли к платьям и туфлям, им вполне хватало ее красоты. А вот Наташины требования, предъявляемые к жизни и людям, были высоки.

И неудивительно, что не прошло и полугода ее пребывания в столице, как круг ее друзей полностью изменился. Теперь это были не прыщеватые школьники в мятых башмаках и коротких брюках, а элегантные самоуверенные пижоны, не считавшие денег, а иные и располагавшие собственными или родительскими «Жигулями».

В одного она влюбилась. И он в нее. Они встречались в компаниях, у него на квартире, у друзей, за городом. Но кроме объятий и поцелуев, Наташа ничего своему любимому не позволяла. Берегла честь смолоду.

У ее кавалера были деньги, и он дарил ей всякие мелочи, водил в кафе, возил в такси.

Возвращаясь в однокомнатную квартирку, которую занимала с мамой, Наташа тяжко вздыхала, садясь за скромно накрытый стол, открывая дверки полупустого гардероба.

Но однажды старая (лет двадцати двух), мудрая Юля — девица из их компании — сказала ей:

— Ох и дура же ты, Наташка, ведь ты его любишь.

— Ну люблю, — потупилась Наташа.

— Так чего кочевряжишься?

— Пусть женится, — упрямо пробормотала Наташа.

— Ну ты даешь! — Юля чуть не задохнулась от смеха. — Ты девятиклассница! Какая женитьба! У тебя их еще сотня до свадьбы сменится. Кому-то ведь придется дать первому — так уж лучше, кого любишь.

— Ты думаешь? — Тутси сама так думала, но хотела, чтобы ее уговаривали.

— Уверена. Только не задармак.

— Как не задармак? — не поняла Наташа.

— Как! Очень просто. Хочет, чтоб ты ножки циркулем, — пусть гонит сотнягу.

У Наташи глаза стали круглыми — отдать свою невинность любимому и любящему человеку до свадьбы — это еще она могла понять, но сделать это за деньги? Ох, Юлька, вечно она хохмит.

Но Юлька не хохмила. Она стала проводить со своей наивной ученицей активную разъяснительную работу (стоял ли за этим Наташкин кавалер или нет, история умалчивает). Кончилось тем, чем и должно было кончиться, — одним божьим днем, выпив для храбрости куда больше, чем следовало, Наташа рассталась, с чем женщина расстается лишь единожды в жизни и уже никогда вернуть не может. Эта высокая и благородная жертва принесла ей сто рублей.

Счастье длилось ровно год. За это время Наташа из школьницы превратилась в студентку, сделала аборт и заимела двух любовников (кроме основного, любимого).

Многоопытная Юля завела с ней однажды доверительный разговор:

— Видишь ли, Наташка, к жизни надо относиться как к бизнесу — получать побольше, платить поменьше. Возьми меня. Я девка была шустрая — сразу сообразила что к чему. Сама знаешь, на чем у нас бабки делают — одни воруют тайно, другие открыто, те несут, те на лапу берут, и чеки ломят, и дураков в наперстки стригут, фарцой промышляют. Кто поумней — липовые кооперативы открывают, знаешь, где ярлык наклеят и на сотню дороже толкают. А я так рассудила — наследства не имею, работать не умею. Кроме роскошных форм, как в романах пишут, ничего нет, зато уж они — первый класс. Буду их в аренду мужикам почасно сдавать. И пошло-поехало — все, что надо, заимела. А теперь вот в бригадиры выбилась, в инструктора, таких, как ты, просвещаю, — она помолчала, — ты учти, Наташка, таких, как я, у нас тыщи. Как пишут в газетах, спрос рождает предложение: забугорных наезжает полно, и наши есть, у кого деньжат не пересчитаешь, тоже. Сама посуди, ну кто раньше за ночь, будь она хоть «мисс мира», тебе косач отвалит? Только чокнутый. А теперь охотников — не отобьешься. Еще бы, с путанкой высшего разряда! Престиж! Словно «Мерседес» купил. Так что, пока не придавили, надо пользоваться. Умные понимают. Ревность — это для желторотых. Вот ты его любишь? Правильно, и он тебя. И кое-что подкидывает — парень не жмот. Но ведь и упаковаться надо. Верно? Ну возьмешь пару-другую за узду, что здесь такого? Ну любишь ты его. А жить ведь надо. Узнает — проглотит: парень не фрайер. Погоди, я тебя в люди выведу.