Стыдно признаться, но после того разговора эта мысль постоянно крутилась в моей голове, хотя я первая проповедую всем о важности взаимного доверия. И главным образом по той же причине я так серьезно воспринимаю то, что Коннор сегодня не позвонил. Во-первых, он должен был объявиться еще в среду, а сегодня уже суббота. А во-вторых, мне надо о многом ему рассказать – я даже составила целый список в блокноте, который заблаговременно положила возле телефона. Да, звучит, наверное, убого: делать конспект предстоящего разговора с человеком, столь близким мне, как Коннор, – просто недавно я обнаружила, что вести беседу, когда вас разделяет такое расстояние, довольно тяжело. Приходится весело лепетать милые глупости, чтобы он не подумал, будто что-то стряслось. Сложно подстроиться под задержку времени, чтобы не перекрывать его слов, пока он еще не закончил предложения, иначе получится полная бессмыслица. И уже потом, когда положишь трубку, начинаешь анализировать, что сказала, а что нет. Тяжело в такой ситуации ясно думать и с легкостью излагать свои мысли; в голове то и дело возникает пустота, когда знаешь, что сказать надо много, но не помнишь, что именно. Вот я и решила, что правильнее доверить мысли бумаге. Только мыслей на этой неделе скопилась пропасть, ведь Коннор так ни разу и не позвонил.

И вот я отрешенно смотрю на телефон, на глаза наворачиваются слезы, а в ушах дребезжит тишина – все, с меня хватит. Не позвонил в среду? Подумаешь, велика важность. Его нет в отеле, в какое бы время дня или ночи я ни позвонила? И это не беда. Ну, заведет он шашни с роскошными девицами из Эссекса, которых упорно называет по именам и считает веселыми, остроумными девушками, – и пусть. Заметьте, под «именами» я подразумеваю Феррари, Хани-Милашка, Трули-Ваша-Навеки, Пирелли и Келли – да уж, вся публика в сборе. Вот так-то. И не собираюсь я больше просиживать целыми днями у телефона, доводить до последнего издыхания почтовый сервер, дергать мобильный и ждать: когда же Коннор обо мне вспомнит? В конце концов, пусть сам голову ломает, как со мной связаться, а я тем временем буду сильной и независимой. Хватит просиживать штаны – да здравствуют радости жизни! Заполню день так, чтобы ни часа не оставалось на раздумья, – придумаю себе занятие поинтереснее, чем слоняться по магазину Мег или таскаться за Кери и ее ошалелыми воздыхателями. Сяду на поезд и навещу папу. Эх, гулять так гулять!

Папа живет в Пейсли, городке к западу от Глазго. С центрального городского вокзала до него ехать пятнадцать минут. Купила в дорогу «Звезду» и добрую четверть часа наверстывала упущенное, поглощая сплетни из жизни звезд, без которых существование Кери было бы пустым и неинтересным. Да-а, кто бы мог подумать! Такой-то, по информации из достоверных источников, ухлестывает за Как-Там-Ее, бросив одну из «Водил», а Мистер-Богат-Себе-не-в-радость был замечен в дансинг-клубе с мистером Футбольные Бутсы. Мисс Головокружительная со своей подругой мисс Вертлявая Двустволка сфотографирована в бутике на Хай-стрит – вообразите себе! – в простецких штанишках неизвестного пошиба. Я похихикала над уморительной колонкой своей осведомленной подруженьки, выудила кое-какие хитрости макияжа, мазанула по губам бесплатным вкладышем с дешевым блеском для губ – и чуть не пропустила свою остановку. Выскакиваю из вагона на Гилмор-стрит и быстрым шагом направляюсь к папулиному дому.

Я сказала «к дому», однако в действительности его квартирка занимает лишь часть здания – нижний этаж сооружения, обмазанного штукатуркой с каменной крошкой, выстроенного когда-то на средства города. Каждый раз, когда я приезжаю к папе домой, ком к горлу подступает. В Норидже мы жили в большом коттедже на две семьи, а после, когда переехали в Глазго, купили дом еще большего размера – современный особняк в тихом пригороде Мазеруэлла, недалеко от моей школы. После развода, финансовыми подробностями которого не стоит утруждать читателя, папа больше не мог жить в большом доме, да и не хотел: пустота только подчеркивала бы одиночество старика, всю компанию которого составляют его коллекция записей да буфет со спиртным.

– Привет, папуль. Это Энджел, – говорю я, когда из-за двери выглядывает худощавое лицо.

Насколько знаю, у моего отца только один ребенок, который может постучаться в дверь и сказать: «Привет, папуля», и тем не менее я всегда добавляю: «Это Энджел» по какой-то мне самой неведомой причине. Может быть, для завязки разговора, не знаю. Только согласитесь, это все же лучше, чем: «Привет, папуль, ты в кои-то веки трезв или опять нажрался вдрызг?»

Папа пропускает меня в свою темную квартирку, мы скованно обнимаемся. От него пахнет таким знакомым мускусным одеколоном – с самого детства помню этот запах: долгоиграющий товар. К нему примешиваются застарелый душок перегара – так пахнут ковры в пивных клубах при холодном свете дня – и мужской аромат «Брил-крима», средства для ухода за волосами, который не сходит с прилавков вот уже несколько поколений – и все благодаря воплощенной рекламной мечте, Дэвиду Бекхэму. Честно говоря, меня даже удивляет, почему дельцы от волосяной индустрии до сих пор не догадались привлечь к рекламе очаровательную Пош. Впрочем, не уверена, что в рекламной индустрии ей уготован столь шумный успех.

– Рад тебя видеть, Энджел. Только вчера о тебе вспоминал. – Папа печально улыбается – говорит он искренне.

Шаркая тапочками, он направляется по узенькому коридору в сумрачную гостиную; тяжело видеть его таким. Когда я была совсем малышкой, отец был для меня кем-то вроде супергероя. Он был самый высокий, сильный и умный на свете; он все умел и мог исполнить любое мое желание. Моя красавица мать была от него без ума и без устали благодарила судьбу, которая свела ее с таким удивительным человеком. Потом я подросла и осознала, что до сих пор я либо жила с совершенно другим человеком, либо он сильно изменился к худшему. Этот престарелый человек со «впалым лицом» (как выразилась бы Мег) – совсем не тот бесстрашный смельчак. Круглый животик – результат излишнего потребления алкоголя – бурдюком свисает с костей, оттягивая вперед плечи, что придает фигуре отца сутуловатый вид. Раньше у нас с папой были одинаковые носы: маленькие и вздернутые, как у щекастеньких поросят; теперь кончик его носа неизменно красный и облупившийся – опять же печальное следствие плавающих в его проспиртованной крови токсинов. Я бы ничего на свете не пожалела, лишь бы вернуть немного света и радости в его безжизненный мир, и, можете поверить, я предприняла немало попыток. Только Стив Найтс не нуждается в помощи. Он отказывается обсуждать свои проблемы, как когда-то отказывался обсуждать их с матерью, а потому единственное, чем я могу помочь, – наносить эти мучительные визиты и надеяться, что ему лучше, когда я рядом.

Иду следом за ним по темному коридору; слева – крохотная ванная комната, отделенная от остальных помещений пластиковой дверью-гармошкой, поскольку обычная дверь на петлях здесь просто не поместилась бы. Рядом – кухня, испускающая запах подгорелых тостов и прелого чая. За ней – затхлая кладовка, на стене – зеркало в половину человеческого роста, единственное украшение коридора. Остановилась на миг: взглянуть на свое отражение. Да, между нами определенно прослеживается некоторое сходство. Хотя папа на пять дюймов выше меня, сложение у нас одинаковое: длинные ноги, длинные руки и шея. У меня такое же, как у него, сухощавое лицо и те же темные круги под глазами. Видно, это наследственное; знали бы вы, сколько я извожу косметики, чтобы хоть чуточку их замаскировать. Поправляю воротник вязаного свитера в крупную зеленую полоску и подтягиваю джинсы, пряча проглядывающую между этими двумя предметами туалета складку на животе. Послюнявив большой и указательный пальцы, подкручиваю на макушке пару коротких мелированных завитков; делаю глубокий вдох и решительно захожу в гостиную.