Я поясняю Оливеру:

— Вилли хочет отправиться домой к Марку Ларкину и спросить, не заправил ли ему свою торпеду принц Альберт. Ты участвуешь? Потому что я тут долго не пробуду.

— А давайте так и сделаем. Я готов порвать этого мудилу.

Я оглядываюсь вокруг в поисках Лиз, но она где-то затерялась, и чувствую, что плыву от воздуха, в котором смешались запахи алкоголя, табака, тел и парфюмерии. Мельком вижу профиль Марджори, разговаривающую с каким-то юристом, которая бросает на какую-то долю секунды на меня взгляд и вопросительно поднимает одну бровь. На ней черные колготки или чулки с поясом, отчего икры кажутся стройнее, чем они есть на самом деле. Я бы отдал все до последнего пенни, лишь бы задрать сейчас ее черную юбку и зарыться туда лицом, может быть, даже провести вот так весь остаток этого холодного одинокого уикенда.

— Это правда, что Марк Ларкин получит место Нэн? — спрашивает меня Оливер, вцепившись в мое плечо и глядя прямо в глаза.

— Кто знает?

— Тебя это не волнует?

— Волнует, конечно. Но я ничего не знаю.

— А у меня есть какие-нибудь шансы получить его, как ты думаешь? Ведь у меня припасена рыбка, которую я готов поджарить, ей-богу, Зэки.

О нет… опять эта рыба.

Оливер продолжает:

— Если его получит Вилли, то это нормально.

— Почему он тогда не получил его до сих пор?

Вилли стоит рядом с нами, но он слишком пьян, чтобы слышать нас или понять смысл разговора.

Лиз снова с нами, и Вилли талдычит ей, что на данный момент она лучшая и самая невероятная из всех репортеров, которые у нас имеются, но она слишком углубилась в эту историю, из которой он должен ее вытащить, а также, что, хоть она и неудавшаяся «новая американка», он ее уважает, потому что она врубается.

— Мы скоро уходим, — говорю я. — Мы отправляемся в центр города.

— Зашибись! Куда? Клянусь, я сейчас сорвусь отсюда, на хрен, вместе с вами.

Я и не предполагал, чтобы дочь преуспевающего банкира так грязно выражалась (правда, ее мать в свое время посасывала гашиш в одной забегаловке в Сан-Франциско).

Вилли называет ей бар в городе, название которого я никогда раньше не слышал, но вполне могу представить его себе в деталях: сплошная завеса табачного дыма, повсюду грязь и вонь отходов.

Мы забиваемся на заднее сиденье такси и отправляемся на поиски приключений.

— Ну расскажи же, в конце концов, о Марджори, — пристает ко мне Оливер.

— Это давно быльем поросло, Олли, — говорит Вилли.

— Что еще происходит в нашем тесном кружке, что вы еще от меня скрываете?

— Тэд Тарант, наш издатель, наводит мосты к Энни Уильямс из рекламного отдела, уже который год бьется.

— Но разве она не умерла пару лет назад?

— Ты удивишься, Олли, как мало некоторые люди заботятся о таких пустяках. Нет, давайте поговорим о новом объекте воздыханий Зэки, о мисс Лесли Ашер-Соумс.

— БЛЛЛЯАААА! — Олли с гримасой отвращения на лице вопит так, что даже водитель такси оборачивается к нам на секунду.

— Что ты хочешь сказать этим своим «БЛЛЛЯАААА!»? — спрашиваю я его.

— Она холодна, как лед! Я знаю такой тип.

— А, никогда не угадаешь.

Дома и магазины мелькают, словно карты в тасуемой колоде, такси подпрыгивает, и кажется, будто мы плывем по волнам.

— Зэки считает, что под массивным белым слоем льда у Лесли дымится вулкан, который только ждет момента, чтобы извергнуться в мощном спазме жара, похоти и желания, — распространяется Вилли.

— Ты правда так думаешь? — спрашивает меня Оливер.

— Да, думаю.

— Я очень сильно сомневаюсь в этом. Под массивным белым слоем льда обычно плавает массивная белая глыба льда.

— Я ударился головой, — говорит Вилли, потирая затылок.

— Ты можешь успокоиться, пока мы не доберемся до места? — прошу его я.

— Если не доберемся, что ж, это всего лишь пара брюк…

— А как насчет Лиз? — спрашивает Олли.

— У нее есть Джон-астронавт.

— Я знаю, но все же — как с ней?

— Ты что, запал на нее? — спрашиваю я Олли.

— А, нет. Вовсе нет. Но она чудно сегодня выглядела, тебе не кажется? Что это было у нее в волосах, как это называется? — У него, похоже, начинаются провалы в памяти. — Миньон?

— Шиньон.

Вилли складывается пополам, пытаясь контролировать свой мочевой пузырь, и извещает:

— О, господи, мне, в натуре, надо выйти.

Он спрашивает водителя, как тот поступает в случаях, когда ему срочно нужно в туалет, а поблизости нет ни одного ресторана или бара, в который можно было бы зайти. Мужик, чья фамилия вполне могла бы оказаться «БЛЛЛЯАААА!», передает нам назад пластиковую флягу… она пустая, но от нее идет слабый запах мочи. Вилли расстегивает молнию на брюках и справляет нужду в канистру.

— Ну, теперь я все на свете повидал, — бормочет Оливер, прикрывая глаза ладонями и пытаясь отгородиться от всего этого безобразия.

Такси мчится вперед, Вилли опускает окно и выплескивает наружу содержимое канистры; его моча растекается по всей Лексингтон-авеню и, возможно, по дверце такси тоже. Он передает емкость обратно и благодарит водителя.

— Фью! Можно дальше жить! — говорит Вилли, который больше не согнут пополам, но все же сидит не совсем ровно.

_____

Мы спускаемся в мрачный, затхло воняющий закуток, и единственным человеком внутри, кроме бармена, к моему изумлению, оказывается Лиз Чэннинг. Она сидит у стойки в небрежно накинутом на плечи мужском темно-синем пальто, принадлежащем, возможно, Астро-Бою.

— Чего так долго, приятели?

— Как ты добралась сюда так быстро? — удивляюсь я.

— Я ушла перед вами. И что с того?

Мы берем выпивку и перемещаемся в кабинку.

После получасовых разговоров о работе Вилли произносит:

— О’кей, а теперь давайте попытаемся не говорить о работе.

Минуты три ни один из нас не может сообразить, чего бы такое можно было сказать.

— Что ты делаешь на Рождество, Вилли? — спрашивает Лиз. — Мы можем говорить об этом, верно?

— Что я делаю? Работаю. Буду ненавидеть свою работу, ненавидеть себя, ненавидеть человека и ту уродливую картину, которую мне приходится лицезреть из окна своей квартиры.

— Ты не едешь домой?

— Нет. Я останусь здесь. А ты?

— Нью-Хэмпшир, милая республиканская богобоязненная семья Джона. Зак?

— Мне нужно ехать в Западную Дакоту, забыла?