поручают стрельцам, и мы как бы в их распоряжении; они же обязаны доставить нас домой, что они честно и выполняют. Люди на улицах должны расступаться, а кто зазевался и стоит на пути, того стрельцы лупят. Первые попавшиеся им крестьянские или наемные сани они захватывают, садятся в них вместе с нами и принуждают возчика возить задаром, куда бы мы ни поехали, и все это делается как по долгу службы царю.

6 февраля.

Посол попросил через приставов вторичный прием у царя. Когда же он сказал, что намерен в полдень немного проехаться по городу, они заявили, что об этом следует сперва доложить и просить царя, и если придет разрешение, то завтра он сможет выехать.

Теперь мы, идя по улицам, заметили озорство русских: в сумерках у некоторых из наших отняли ружья, и нам сказали, будто за одну ночь были убиты 12 человек, им перерезали горло, и что это здесь часто случается.

Посол отправил меня к князю Петру Семеновичу Прозоровскому почтить его большой серебряной чашей. Когда я прибыл к его двору, слуги князя стояли у лестницы с непокрытой головой. Их было примерно 20 человек, они показали мне идти наверх, и я пришел в комнату, где сидел князь. Он встретил меня в середине комнаты, приветствовал и сел за высокий конец [стола], а меня с нашим переводчиком усадил на скамье рядом с ним. Большое число его слуг стояли в конце комнаты; двое менее знатных господ сидели на той же скамье, что и он, но далеко от него. Наши слуги — у конца стола, покрытого ковром. Зал был украшен коврами и шелковыми покрывалами разного вида, в углу на столе множество серебряных изделий стояли друг на друге в 4—5 рядов. Как только уселись, начали пить; чарку за чаркой он принудил нас влить в себя водку, испанского и французского вина мы должны были выпить невероятно много, все из его собственных рук. Для утоления жажды мы беспрерывно должны были опустошать кружку за кружкой пива разных сортов, так что вся эта жидкость здорово ударила нам в головы. Наши слуги не отставали, вместе с нами они получали вино из княжеских рук.

Беседы велись в соответствии с понятиями и знанием этих людей. У меня спросили мое имя, что у русских обычно первый вопрос, так как, обращаясь к кому-либо, они называют его по имени. Они уже узнали должность моего отца[172], удивились этому и отнеслись ко мне, как они сказали, с еще большим уважением. Спросили также, находится ли Амстердам в Голландии, и еще подобные пустяки. Князь уверял меня в милостивом отношении ко мне царя. Он не хотел принимать чашу, которую я ему привез, пока я не сказал, что это будет большой обидой для посла, если он откажется принять вещь, на которой стоит его [посла] герб; в этом я его обманул. Когда мы уходили, он проводил нас до двери своей комнаты, а другие менее знатные господа, бывшие с ним, и его слуги проводили нас вниз.

7 февраля.

На следующий день послу доложили, что до второго приема у царя ему нельзя выходить, а состоится прием в следующий понедельник, и тогда же, 9-го, будет совещание.

8 февраля.

Я посетил царского лейб-медика[173], который теперь находился в немилости. Он рассказывал, как русские думают, что врачи могут исцелять как боги. Он попал в немилость потому, что однажды сказал, что царь такой же человек, как другие, что исцеление должно прийти от Бога, а от него зависит лишь применение того или иного лекарства. Царь ему редко показывается, они хотят, чтобы медицинское предписание давали, не осмотрев больного. Они очень застенчивы, стыдятся раздеться, и никто не смеет, под угрозой телесного наказания, сказать, чем больны царь или царица. Когда русский видит, что какое-то средство помогло одному, он хочет получить его и для себя, считая, что это полезно для каждого, и то, что раз было прописано, они часто принимают по собственному усмотрению. Никто еще не видел царевича, но этому доктору его один раз показали, однако лишь для того, чтобы в случае его болезни назначить лечение без его осмотра. О глупость! Он должен был обещать, что ни одному человеку не расскажет, что видел царевича и целовал его руки. Тогда же его с любопытством спросили о строении человеческого тела и как это стало известно. Когда же он рассказал о вскрытии трупов, они удивились и испугались; здесь подобных фактов не допустили бы. Сам царь сказал этому доктору, что не допустит подобных вещей, и если бы в его стране такое случилось, то отучил бы от этого. Царь редко принимает лекарства, бояре еще реже. Доктор сказал, что медицина никогда не была здесь в большом почете. Однако сам он получает 70 рублей в месяц (на стол) и еще 250 рублей годового жалования, кроме того, ему подарили дом стоимостью в 6 тысяч рублей, а когда царь был к нему милостив, он часто дарил ему по несколько сотен рублей. За каждое кровопускание от тоже получал прекрасные подарки и вдобавок — пищу и напитки от имени царя, да еще корм на двух подаренных ему красивых лошадей. Ежегодно он получал через Архангельск трое-четверо свободных [от пошлин] саней; теперь же, хотя он часто бьет царю челом и остается лежать ниц, его никогда ничем не жалуют, кроме полагающегося ему жалованья. Вот как опасно служить царю. Пока он еще не может выехать из страны. Рассказал и как вылечил упомянутого калмыка от поноса. Русские уверяли калмыка, что и доктор должен был подтвердить, будто болезнь его от тоски по родине, и что если он хочет вылечиться, то не должен тосковать; приходя к нему, доктор часто заставал его за молитвой; сидя на полу, он читал какие-то листки, похожие на игральные карты, и щелкал пальцами "назло дьяволу".

9 февраля.

В упомянутый день посол был принят царем. Наш въезд произошел как и в первый раз. Нарочные еще чаще двигались туда и обратно, очевидно, царь не был готов к приему, и мы должны были то останавливаться, то снова идти, то быстро, то медленно, и т.д.

В первом зале, как и прежде, около двери двое вышеупомянутых бояр[174] встретили посла и приветствовали его; перечислив титулы Его Царского Величества и Их Высокомогуществ, справились также о его здоровье. После этого они же проводили посла в зал. Как только он вошел, и прежде, чем стал на