Гладко зачесанные девицы выруливают из гаражей в громадных лендроверах.

С решетчатой башенки новехонькой, как и всё вокруг, церковки раздается записанный на пленку колокольный звон.

А в небе кувыркается легкий спортивный самолет, раскрашенный как аквариумная рыбка.

Чтобы выбраться отсюда, я целый час прождал в одиночестве на автобусной остановке, мимо которой проносилась, гудя, масса сверкающего лаком порожнего железа.

Американцы есть американцы, и напугавшая меня поначалу длиннющая музейная очередь тянулась вовсе не к Вермееру, а на выставку личных вещей и фотографий Жаклин Кеннеди.

Среди туземной живописи я было заприметил на удивление знакомую физиономию, но сообразил, что это Бенджамин Франклин со стодолларовой купюры.

Зато я повстречал там своего старого приятеля Ван Гога, и мы вышли из музейных вертящихся дверей вместе, да еще присоединился почтальон Рулен в своей синей фуражке.

Винсент шарахнулся от мусоровозного бронтозавра с никелированным рылом и сразу задрал голову вверх, как всякий, кто впервые в Нью-Йорке.

Картина, из которой я его увел, стоила тридцать с лишним миллионов, но в карманах у художника не оказалось ни цента, только десять су. И я угостил их с Руленом на свои целомудренно упрятанным в бумажные пакетики пивом. А после, на скамейке, посвященной памяти чьей-то пропавшей таксы, к нам подсел Лорка. У него нашлась фляжка тростниковой водки в кармане пиджака.

“One way”: все дороги ведут в Рим.

Ты, Америка, страна третьего тысячелетия, и я могу быть спокоен за потомков.

Но я не завидую им. Да меня там и не будет.

Самое дорогое, что я имел при себе за океаном, был обратный билет: в Старый Свет и век.

Все ж, Америка, я не жалею, что заглянул в твои небоскребы.

Даже прощаю твой расчисленный по калориям корм из бумажных коробочек.

Я бы прошелся еще разок по плохо уложенному нью-йоркскому асфальту.

Сходил бы на джаз и на бокс.

Постоял бы у того небоскреба, что по ночам сторожит бесквартирный русский поэт.

…По моей пропахшей попкорном Америке идут, пощелкивая компостерами, чернокожие кондукторши. И проверяют билеты.

...

Апрель – май 2001

В безлюдном мраке старого, просмоленного молениями храма, где отбивал поклонами грехи еще Иоанн Васильевич со своей братией, бандитского вида молодчик морщит бритый лоб перед деревянным окошечком, диктуя поминальную записку с перечнем убиенных братков:

– Гришка… Олежек… Глебка… Борис… Вован… еще Олежек…

...

2000

Как и большинство людей, я воображаю себе Рай в облике пятизвездного курорта: с выложенными камнем дорожками в кущах, олеандрами, прохладным мрамором холлов с журчащей водой, роскошно организованным бездельем. И так же звучит вокруг разноязыкая речь.

К тому ж это как раз в том месте, где Моисей переводил евреев через Красное море – из курорта Хургада в курорт Шарм-эль-Шейх.

Только теперь тут всем заправляет Аллах, и тень тащится за тобой, растягиваясь, точно зацепилась за какую-нибудь колючку.

А позади пальм в соломенных нарукавниках лежит море, ленивое, как араб.

Но это не меняет дела.

По-английски над входом было написано что-то вроде «Д/о им. Хилтона».

Однако это был настоящий райский Сад.

Деревья, подстриженные в форме цилиндров, походили на расставленные по газонам зеленые торшеры на светлой голой ноге.

Другое, большое и шарообразное, непрерывно цвело, выпуская взамен увядших все новые оранжевые граммофончики.

Из акаций свисали кривые зеленые кинжалы.

Какая-то капля, свернувшаяся в листве, вспыхивала оттуда то оранжевым, то зеленым огоньком.

Птичка с тонким хвостом играла с тенью пальмы: спархивала из кроны на стриженую траву и прыгала вдоль сначала узкого, а затем растопыренного во все стороны темного силуэта, пока не достигла в теневом отображении листвы той самой точки, с которой начала свое путешествие.

И садовник, ковыряя лопаткой красноватую землю, что-то тихо напевал цветам…

Напоминанием об аде и Сатане служил проходивший всякий вечер по дорожкам человек с трескучим аппаратом на плече, оставлявшим за собой тяжелую, затекающую под кусты и деревья струю нефтяного, не то серного, дыма. Администрация Рая принимала меры против беззаконно беспокоящих его обитателей кровососущих.

А так рай, рай. И вокруг всё сплошь праведники.

Колонизатор в пятом поколении с обритой головой и в белых парусиновых шортах.

Старик с вислыми старушечьими сиськами.

Склáдные человеческие самочки.

Англичанин-профессор, похожий на умную рыбу.

Две лесбийские пары из Швеции…

Вознесшиеся со всего света, они получают у Петра ключи на рецепции и принимаются изо всех сил отдыхать.

Заплывают в море с таким видом, точно заседают в президиуме.

Выполняя свой долг, качаются на круглых волнах.

А главное, поджаривают себя на медленном райском огне, так что вновь прибывшие бледнолицые в три дня превращаются в краснорожих.

Кстати, замечали ли вы, что из женщин всего старательней загорают как раз те, которых вряд ли кому придет в голову раздеть?

Впрочем, вон и костлявая супермодель вытянулась во всю длину на лежаке.

А может быть, тот, утраченный Эдем был на дне морском? Тогда изгнание было просто выходом на сушу, когда вместо жабр – легкие, о чем мы читали в школе.

Нет, право, под водой точно рай.

Глядя на резвящихся рыбок понимаешь, что этот мир – забава Господа. Иначе он не наделал бы тварей в таком избыточном разнообразии: для дела можно было поменьше и попроще.

И купальщики пользуются возможностью поучаствовать в забаве. А наплававшись и налюбовавшись через окошко маски хороводом разноцветных райских рыб, одну из них, с голубоватым отливом, получают затем, запеченную на углях, на ленч в соседнем ресторанчике. Вроде того, как на ужин после балета можно было б заказать окорочок Маленького лебедя…

Странное дело, но и в Раю есть небо.

При ветре оно делается более глубокого цвета, точно там размешали краску, а пальмы принимаются громыхать сухими перьями.

И лучше всего лежать вот так, любуясь, как между пальмовых листьев пробирается по далекой синеве маленький серебристый самолет.

И птицы проносятся по небу, то и дело складывая крылья, и делаясь при этом похожими на стайку рыб – в напоминание о былом…

Райская жизнь все длится, длится.

По пляжу ходит танцующей походкой белый верблюд, ведомый упитанным низкорослым бербером в чалме, золотых очках и голубом хитоне. Всякий раз, как на горбы корабля пустыни удается заполучить седока, лицо хозяина озаряется радостью, и он вышагивает с уздечкой в руке, сияя улыбкой и золотом оправы.