не врубилась тогда, не разглядела… копию?! Главное, документы на нее были в порядке, наши, третьяковские, как на оригинал!

– Неплохая, наверное, копия.

– Прекрасная копия. Один в один. Иначе бы я не попалась.

Паузы в разговоре стало достаточно, чтобы Сергея пронзила другая, простая догадка.

Дверь ванной захлопнулась. Вода с привычным шумом ударилась о фарфор умывальника, но он ничего не слышал. Догадка целиком захватила его воображение, зрение и слух.

«Вот он сложился, наконец, весь пазл, до последнего кусочка. Первая моя версия была верна: из-за картинки прибили тогда Жгута, из-за нее родимой. Оригинал подменили копией, с ней и пришли… то самое, “плоское, в бумаге…” Спешили. Документы не взяли. Зачем документы, когда в руках подлинник?! Несчастный Жгут сам открыл дверь, знал их наверняка. Когда картину сдернули со стены, пытался сопротивляться. Хватался за копию, завернутую в крафт, скулил. Точный удар, он – на полу, а в кулаке – обрывок бумаги. Дверь захлопнули и до свидания. Господи, примитивная, банальная подмена! “Кинуть сменку” – так это называется у антикваров. А я-то пыхтел, из кожи выскакивал, напрягался! Эх, Лидка, Лидка, если б ты тогда сразу врубилась! Жалко милого Жгута… Три года жирует, гуляет по свету преступная падаль и хихикает в кулачок. Денег не стало – решили картину толкнуть. Пришли в Третьяковку за новой атрибуцией, нарвались на Лидку – не знали, что она ментовская жена – на ней и засветились, но теперь уж от меня не спасутся – с потрохами съем!.. Засветились ли?»

Сергей рванул дверь ванной – Лидия Павловна во всей своей полногрудой красе стояла под душем.

– Данные оставила? Адрес, телефон? Ну, девушка, та, которой при свете не видно, мышонок?

– Оставила, – вздохнула Лидия Павловна. – Мне от этого не легче.

«Зато мне легче», – подумал Сергей.

Через три дня в субботу он, злой и решительный, сидел за узорчатым кованым столиком в кафе «Бельведер» в ожидании девушки-мышонка. Днем раньше, позвонив, он вкрадчиво сообщил ей, что хотел бы приобрести Васнецова и что телефон выдали ему третьяковские дамы, с которыми у него контакт. Для себя решил железно: он задержит мышонка, даже если тот окажется фигурой подставной или промежуточной. «Задержу, припугну и расколется, – накачивая себя, думал Столетов. – И, как стеклотару в ларек, сдаст мне всех своих дружков и подельников. А там… жизнь подскажет…»

Мышонок возник у столика так внезапно, что Столетов едва успел подумать, как права была Лида, когда говорила, что девушку «и при свете не видно».

Облик ее был тих, печален и светел и, на взгляд обывателя, никак не походил на преступный. Но Столетова ангельской внешностью было не охмурить, он, тертый уже сотрудник уголовки, знал: самые изящные преступления совершаются вот такими с виду ангелами. Да и пистолет, холодивший подмышку, не давал ему расслабляться.

Сергей заказал бутылку шампанского и фрукты.

Познакомились, заговорили, как водится, о погоде, о том о сем. Столетов улыбался, держался небрежно и вальяжно, как богатый, и первым, как бы проявляя нетерпение, завел речь о картине.

Нина, так звали мышонка, вручила ему фотографию пейзажа с рекой и со вздохом сообщила, что картину эту любит с детства, можно сказать, под ней появилась на свет, но жизнь заставляет ее продать, потому что нужны деньги на учебу дочери.

Вранье, отметил про себя Столетов и тотчас пришпорил беседу вопросом:

– Ваша, значит, картина?

– Моя, конечно.

Столетов кивнул. Она, она убивала, застучало у него в голове. Интересно как? Держала? Или сама врезала бедолаге Жгуту железякой по затылку? Может ли такая? Почему бы и нет? Каждый может, если захочет. Человек – система легкоубиваемая.

– Замечательно, – сказал он. – Значит, мы договоримся. Сколько вы за нее хотите?

– Шестьдесят тысяч долларов, – ответила Мышка. – Мне сказали, что это немного. Пусть. Очень деньги нужны.

Понятно, подумал он. Очень избавиться хочет. Чем скорее, тем лучше.

– Когда вы хотите картину посмотреть? – спросила она.

Пора врезать, подумал Столетов. Самое время.

– Скажите, Нина, – вдруг в лоб спросил он, – не знали ли вы случаем уважаемого коллекционера Жгута? Юрия Иосифовича Жгута?

Побледнела. Растерялась. Не знает, что ответить. Значит, попал…

– Знала, – призналась Нина. – Почему вы спросили?

– Потому что вы участвовали в его убийстве. Вы и ваш подельник. Кто он?

Ответит, кто подельник, – ей конец. Начнет возражать – ей тоже конец… Ей в любом случае конец.

– Я не убивала… Мы убежали.

– Но не забыли при этом стащить у нехорошего Жгута картину, которую теперь пытаетесь мне задвинуть… – Столетов выложил на стол пистолет и поднес к ее глазам свои корочки…

Мышонок опрокинула в себя полный фужер шампанского. Потом хрустнула яблоком, посмотрела на меня как смотрят учащиеся на завуча в школе и заговорила:

– Ваш Жгут, ваш Юрий Иосифович, был любовником моей бабушки, кстати, арфистки Большого симфонического оркестра. Бабушка обожала Юрочку, он был такой молодой инженер, такой пылкий… Он был начинающий коллекционер и так трепетно рассуждал о живописи, что бабушка балдела. У нее была единственная картина, оставшаяся от родителей, которую они купили у самого Васнецова. И вот однажды Юрочка предложил бабушке снести картину в Третьяковскую галерею, чтобы проверить подлинность, а бабушка, Господи, бабушка душу была готова ему отдать, не то что картину! Жгут отнес и вернул полотно дней через десять и сказал, что все в порядке, а вскоре незаметно из дома испарился, потому что за бабушкой стал ухаживать полярный летчик орденоносец Козлевский. Бабушка стала женой героя, а Васнецов висел над их кроватью, радуя супругов. Бабушка никогда бы не вспомнила о Юрочке Жгуте, если бы, через двадцать лет после гибели Козлевского над полярными льдами, нужда не заставила ее решиться на продажу картины. Вот тогда-то и выяснилось, что пейзаж не подлинный, а заготовленная Юрочкой копия. Чистая моя, святая моя бабушка, она простила Юрочку заочно и спустя несколько лет красиво ушла из жизни, завещав похоронить себя вместе с арфой. Но я этого Юрочку не простила. Над бабушкиным гробом и над арфой я дала себе клятву жулика отыскать и восстановить справедливость. Слово я сдержала, нашла Жгута и вместе с копией и другом своим, бухгалтером Алешей, который ее тащил, к нему заявилась. Он, конечно, был в шоке, ожидал ведь увидеть меня одну, конфетки приготовил, коньяк, а тут Алеша-амбал и копия. Коньяк мы пить не стали, противно было, потому что я сразу на стенке нашего с бабушкой Васнецова увидела и поняла, что не ошиблась: Жгут – подлец. А дальше Алеша стал картину со стены снимать, а Жгут стал канючить, протестовать, даже грозил. Я ему его