Оказалось, что светлой мечтой отца был черный кожаный пиджак, который он видел на школьном своем дружке Васе Кузьменко, который несколько лет оттрубил водилой в посольстве СССР в Иране. Отцовскую мечту я, в общем-то, одобрил, тем более что по размерам я его уже догонял, мама же, по-моему, совсем неинтересно бредила тогда синей джинсовой юбкой как у ее главврача Беллы Златкевич, имевшей родственников в Канаде. Наконец, заговорили обо мне, я вжал ухо в стену и запомнил, что отец пообещал привести мне несколько новых монет и даже, если хватит денег, майку с надписью «Париж». Это была классная новость! Дальше пошло что-то неинтересное о сувенирах для родни, я оторвался от стены, двинул с радости кулаком подушку и заснул с приятными планами на последующую жизнь.

Но нельзя, нельзя, господа, в нашей стране строить планы. Страна не та. Она все планы опрокидывает или выворачивает так, что приводит нас самих в полнейшее изумление: господи, неужели мы планировали такой кошмар?!

И со мной в тот раз все произошло не по плану, а совсем даже наоборот.

Я помню, отъезд отца был назначен через десять дней, времени на сборы хватало, но чем ближе становился Париж, тем сильнее колотились родители. Прямо-таки черным кошмаром накрыли семью два вечных советских вопроса: «где взять деньги?» и «как провести их через границу?».

Мама с ее медицинскими мозгами быстро подсчитала, что положенных папе суточных едва хватит на совсем нежирное в Париже пропитание. Конечно, она, как все нормальные жены, собиралась снабдить его палкой сухой колбасы, банкой растворимого кофе и кипятильником, чтобы он ужинал в гостиничном номере и экономил на жратве и желудке, но понимала, что большой погоды такая пайка не сделает и проблему покупок не закроет. Что было делать героическим моим предкам? Франков, а тем более долларов в нашем доме сроду не водилось, а спрашивать их у знакомых моему партийному папе было не в жилу и опасно. Командировка по валютной статье могла получиться для него совсем в другую сторону, где нет ни кожаных пиджаков, ни синей джинсы, зато есть Сибирь, лесоповал и мороз под полтинник.

На моих глазах в доме разыгрывалась трагедия под привычным и неинтересным названием «Денег нет», в которой я – так я думал! – мог сыграть разве что второстепенную роль сочувствующего.

Но, черт возьми, оказалось, что мне была отведена роль главная. Почти что этого, короля Лира. В общем, мужика, который теряет все, что имел.

За неделю до самолета я пришел из школы и увидел, что родители сидят за круглым столом с вялыми как неудачные блины лицами. Я вспомнил, что с такими же лицами они сидели тогда, когда бабушка Вера в больнице отдала Богу душу, и понял, что ничего особо приятного от них сейчас не услышу. То есть морально я был готов к любой поганке.

Но то, что я услышал от мамы – отец сперва стыдливо молчал – меня просто уронило.

– Алеша, сядь, – вежливо сказала мама. И когда я сел, она сказала: – Мы подумали и решили попросить у тебя из коллекции Бородинскую медаль.

– Зачем? – задал я дурацкий вопрос, хотя сразу же обо всем догадался.

Они замахнулись на самое святое – на мой серебряный, мой большой юбилейный рубль, монету, выпущенную к столетию Отечественной войны 1812 года. Они хотели отнять любимую мою «Бородинку», на которую я и дышал-то с опаской, которая сохранилась в идеальном состоянии, за исключением небольшой вмятины на русте. Они просили не какой-нибудь павловский медный пятак или екатерининский рубль, который бы я без вопросов отдал. Они просили самую лучшую в моей коллекции монету, мою гордость и мой престиж среди пацанов, которую я по дурочке выменял у Ваньки Климова всего-то за три полушки Ивана Грозного плюс два запиленных битловых диска и которая, как я выяснил позже у нумизматов, стоила треть «Жигуля». И кому из них в голову пришла такая идея? Думаю, маме, она была талантливей папы.

– Сын, – продолжала мама, – папе в Париже понадобятся деньги.

Все точно. Монету хотят перетащить в Париж, там загнать и извести на пиджак, джинсу и прочие тряпки. Вот оно великое преимущество нумизматики, быстро сообразил я. Икону, картину или там серебряный самовар через границу не провезешь, повяжут. А монету, на здоровье, отец может спрятать ее куда угодно, даже в рот, все равно он неразговорчивый. Но я не дам!

– Пап, я только что ее выменял! – возмутился я, обращаясь к отцу. – Давай в другой раз, когда ты снова в Париж поедешь…

– Сын, – опередила отца мама, – другого Парижа не будет. Мы знаем жизнь.

– Пап, ну на фига тебе в Париже деньги?! – помню, снова обратился я к отцу, потому что знал: он мягче. – Жил же ты раньше без кожаного пиджака и ничего!

– Да, сын, жил, – вздохнул отец. – Но теперь хочу пожить в пиджаке, понимаешь меня, сын?

И так душевно он меня спросил, что я понял: дело дрянь.

– Кстати, – спросил отец, – откуда ты знаешь про пиджак?

– Догадался, – буркнул я.

– Сын, – сказала мама, – мы говорим с тобой как с сознательным мальчиком. Мы, как твои родители, могли бы, пока ты спишь или пребываешь в школе, просто изъять у тебя эту монету из кляссера и всё…

Не фига себе, методы – как в пионерлагере из тумбочек воровать, помню, успел подумать я.

– Я тебе полный комплект Битлов привезу, – смущаясь, добавил отец. – Могу еще и «Роллинг стоунз».

– Сын, ты член семьи, ты должен нам помочь, – заключила мама.

Я мог бы в тот момент соврать или закатить такую истерику, что они бы по мягкости своей и по любви ко мне отступили. Но я допустил ошибку. Я зачем-то посмотрел на них и увидел картину, которую помню до сих пор.

Оба находились в таком напряжении, будто для них решался вопрос жизни и смерти. Мама, уже прошедшая экватор, располневшая женщина с расцветающей сединой в волосах, сидела, опираясь на руки – плотно сцепленные, с побелевшими косточками пальцев; вероятно, так ей было легче сохранять хладнокровие. Могучий, красный от волнения отец, навалившись всем телом на стол, старался, как мог, избегать моего взгляда, для чего постоянно тер ладонью свой немаленький лоб. Помню, что наш кот Барсик, запрыгнул на стол и, нагло мяукая, прошелся перед ними; в другой раз он был бы неминуемо сброшен на пол державной хозяйской рукой, тогда же его такой вызывающий рейд по тылам остался без внимания, что, по-моему, удивило даже Барсика.

И я понял одну вещь.

Что им, моим родителям,