новая эра все-таки началась, спрос на палачей поубавился, и самых среди них скомпрометированных от непосредственного управления литературой оттеснили, так что, — вспоминает К. Симонов, — уже в 1953 году С. удалось «спровадить в „Огонек“»[2788], даже не избрав в так называемый рабочий секретариат правления ССП СССР. И наград после Сталинской премии 1-степени за пьесу «Московский характер» (1949) ему еще долго не давали, и синекурами — исключая не бог весть какую должность заместителя председателя Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки (1958) — тоже не баловали.

Живи, казалось бы, как екатерининский вельможа во времена Александра. Или, и здесь это сравнение будет уместнее, понимай себя, как бронепоезд на запасном пути. И он так это и понимал, расчехляя знамена и пушки, едва начинало пахнуть свежей кровью. В дни заморозков, наступивших после подавления венгерского восстания осенью 1956 года, заявил, например, что редакторы альманаха «Литературная Москва» пытаются на манер «кружка Петефи» создать «параллельный центр» и в советской литературе. Грохнул в 1957 году тремя подряд обширными статьями «Во сне и наяву» в «Литературной газете» (7, 10, 14 декабря) сразу и по «Фабричной девчонке» А. Володина, и по «Рычагам» А. Яшина, и по стихам М. Алигер, Б. Слуцкого, Е. Евтушенко, и по всем другим «распоясавшимся ревизионистам»[2789]. Да и мимо «Доктора Живаго» стороной не прошел, на общеписательском собрании 31 октября 1958 года призвав не только, как все, выслать нобелевского лауреата из страны, но еще и «развенчать эту легенду в сознании многих о Пастернаке как о замечательном поэте…»[2790].

Хотя вроде бы С. мог ничего этого уже не произносить и не делать. Книги у него и так выходили десятками, пьесы — назвать только «Стряпуху» (1959) с ее сиквелами (1961, 1964, 1978) — десятилетиями не покидали лучшие, как, впрочем, и не лучшие советские сцены, песни раздавались из каждой радиоточки, экранизации множились, так что молва небезосновательно называла С. одним из самых богатых писателей в стране.

А тут еще «Огонек», на 32 года ставший для него если и не властным кормилом, то, во всяком случае, надежной кормушкой — где он «публиковал, — как сообщает А. Беляев, ведавший в ЦК КПСС литературой, — <…> огромные статьи о своих поездках за границу, да еще и в нескольких номерах, с продолжением. Выписывал себе за это огромные гонорары и умудрялся не заплатить с них партийные взносы»[2791].

К тому же, человек, по единодушному признанию, щедрый, С., благоденствуя сам, и другим жить давал, распоряжаясь гонорарными ресурсами и самого журнала, и «огоньковских» собраний сочинений, и «огоньковской» библиотечкой брошюр, хотя и крохотных, но оплачивавшихся по наивысшим ставкам.

И это означало, что за него всегда найдется кому заступиться — и тогда, когда «Огонек» развернул затяжную войну с Л. Брик за наследие Маяковского, и тогда, когда именно там появилось одиозное письмо 11-ти против А. Твардовского (1969. № 30). А от Комитета партийного контроля, который объявил главному редактору строгий выговор за махинации с партвзносами, его защитил сам Брежнев, так что растроганный С. тут же поспешил сочинить пьесу «Малая земля» — в знак благодарности.

Вот и неудивительно, что с поста в «Огоньке» он в 1986 году ушел хоть и против своей воли, но уже осыпанный к тому времени всеми возможными почестями: Герой Социалистического Труда (1981), кавалер трех орденов Ленина (1961, 1967, 1981), орденов Октябрьской Революции (1971), Трудового Красного Знамени (1975), Отечественной войны 1-й степени (1985), лауреат, правда, всего лишь скромной Государственной премии РСФСР имени Станиславского (1973).

А в памяти остался либо как «правофланговый советской литературы», «чистый источник национального духа, с точки зрения великой российской традиции» (Правда, 19 января 2011 года). Либо как «оглушительная бездарность», «клинический антисемит», «олицетворение худших человеческих качеств и совершенное литературное ничто» (Д. Быков)[2792].

И каждый теперь может выбрать свою точку зрения на С. Проблема лишь в том, что подтверждать ее придется только ссылками на старые-престарые книги С.

Новых изданий его сочинений в этом веке пока не было.

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1983–1986.

Стариков Дмитрий Викторович (1931–1979)

В Википедии его биографии нет. Но пару-тройку печатных выступлений С. не забывают, как не забывают напомнить, что еще студентом МГУ он в 1953 году женился на Виктории Софроновой, дочери могущественного тогда главного редактора журнала «Огонек», и это будто бы многое в его профессиональной позиции и в его взглядах предопределило:

Ну что с него такого взять?

Не сукин сын, а сукин зять[2793].

Возможно. Во всяком случае, карьеру в кочетовской «Литературной газете» он начал с разгрома романа кочетовского недруга Д. Гранина «После свадьбы» (1958), и разгрома столь сокрушительного, что сначала секретариат правления СП СССР, а вслед за ним Отдел культуры ЦК КПСС признали статью «заушательской», а ее публикацию «большой ошибкой газеты».

Так сложилась репутация, говоря нынешним языком, «критика-киллера», которая следовала за С. всюду, куда бы он, стремительно меняя покровителей, ни приходил на работу — в журнале «Москва» при Е. Поповкине (1958–1960), в еженедельнике «Литература и жизнь» при В. Полторацком (1961–1963), в журналах «Дружба народов» при Вас. Смирнове (1963), «Октябрь» при В. Кочетове (1963–1969), «Знамя» при В. Кожевникове (1969–1979).

Уже и жена Виктория ушла от него к В. Шукшину (1963), и времена менялись, а С. «постоянно, — по словам В. Огнева, — нацеленный на травлю всего достойного и передового в литературе»[2794], был себе верен. «Неглупый и небесталанный», он, — как говорит И. Янская, работавшая с ним в «Знамени», — написал столько гнусностей, что хватило бы на дюжину его единомышленников[2795].

Среди жертв его полемического темперамента — В. Тендряков, В. Турбин, И. Эренбург, А. Твардовский, А. Синявский, С. С. Смирнов, Б. Сарнов, иные многие и даже К. Симонов, уличенный, шутка сказать, в «поэтизации дезертирства». Но особенная слава пришла к С., когда 27 сентября 1961 года он статьей «Об одном стихотворении»[2796] ударил в «Литературе и жизни» по «Бабьему Яру» Евг. Евтушенко, только что (19 сентября) напечатанному в «Литературной газете».

Новому поколению читателей, вероятно, нужно еще объяснять, отчего эта история стала одной из самых сюжетообразующих в оттепельную пору. Но современники С. очень хорошо помнили вспышку государственного антисемитизма всего только десятилетней давности и небезосновательно предполагали, что он, тлея в латентной форме, может вновь возгореться в любую минуту. И чем тогда не повод провокационно-патетические фиоритуры, которыми С. завершал свою статью:

Во имя чего надрывается сейчас Евтушенко, силясь перекричать победный гул нашей трудовой жизни, многоголосье сложных международных дел, к которому явственно подмешиваются глухие подземные толчки новых ядерных испытаний? <…> Важно,