Я коснулся его золотистых волос. Он выглядел на редкость изящным и хрупким. Рыхлый толстяк, которого я видел прошлой осенью, превратился в шустрого худенького мальчишку. Его щеки сияли ярким румянцем.

– А где же ваш питомец? – спросил я у няни.

– Он мало интересует принца, – призналась она. – По-моему, его высочество решил, что змеи – лучшие приятели.

Я пожал плечами. Мальчику всего четыре года. Хорошо уже то, что у него появился интерес к чему-то.

– Миледи Елизавета, – обратился я к средней дочери, – а вы что нам принесли?

Она с трудом вошла в гостиную, волоча за собой громадную коробку. Переводя дух, девочка остановилась у порога.

– Всякие материалы для изготовления валентинок. Красную и белую бумагу и два томика стихов. – Она откинула меховой капюшон. – Завтра ведь День святого Валентина.

Валентинов день. Боже милостивый! Накануне такого чудного праздника обезглавят мою жену, и я стану новоявленным холостяком. Какое славное совпадение.

– И кому же вы желаете подарить их? У вас уже есть на примете Валентин?

Я не забывал, что разговариваю с детьми.

– Возможно, и есть, – уклончиво ответила дочь, – но я не должна заранее рассказывать о подарках, иначе пострадает моя гордость.

Девочка сообразительна. Сохранит ли она светлый ум, став женщиной, не растеряет ли его от мужского поклонения?

– Располагайтесь поудобнее, – предложил я. – Мы проведем этот день вместе, занимаясь тем, чем нам захочется! А к обеду я заказал ваши любимые блюда, и вы сможете лакомиться ими, сколько душе угодно, никто сегодня не станет одергивать вас и толковать об умеренности.

Мне стоило больших трудов выяснить, что именно они любят.

– А что будете делать вы, отец? – спросила Елизавета. – Какое ваше любимое занятие?

Музыка. Более всего музыка.

– Я надеюсь сочинить новую балладу. И постараюсь закончить к вечеру. Тогда я смогу исполнить ее перед вами.

Каждый из нас занялся своим делом. Вскоре взошедшее солнце заглянуло в гостиную.

Из Тауэра донесся пушечный выстрел. Он прозвучал слабо, поскольку в середине зимы для защиты от морозов все окна наглухо закрывают и законопачивают шерстью. А игра Марии еще больше приглушила этот хлопок.

Елизавета встала и отложила красные выкройки.

– Что это было? – тихо спросила она, коснувшись моей руки.

– Выстрелила пушка, – взглянув ей в глаза, ответил я, – и возвестила о кончине королевы.

Екатерине отрубили голову. Она умерла.

– Я никогда не выйду замуж! – крикнула Елизавета.

Ее брат и сестра на мгновение оторвались от своих занятий. Эдуард был слишком мал, чтобы откликнуться на столь бурное проявление чувств, а Мария давно стала взрослой и привыкла сдерживаться.

– Елизавета, – мягко сказал я, беря дочь за руку.

Мне хотелось успокоить ее, поделиться с ней своими мыслями.

Но она вырвалась и опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Мудрое дитя.

– Женитьба подобна смерти. Меня не привлекает такая судьба, – передернув плечами, произнесла она и, махнув рукой на валентинки, добавила: – Мне хватит и влюбленных рыцарей.

Приблизившись к дочери, я приобнял ее. Но под моей рукой оказались жесткие гордые плечи. Она не нуждалась в утешении.

Сочувствие и сердечное тепло требовались мне самому. Увы, это было недостижимо.

Королева умерла.

Екатерину вывели к эшафоту перед рассветом. Несмотря на холод, она отказалась накинуть плащ. Люди, столпившиеся вокруг, глядели на нее равнодушно. Королева не обзавелась ни приверженцами, ни защитниками.

Это было странно. Ни к одной из моих жен так не относились. Екатерина Арагонская имела множество пылких сторонников, церковники охотно отдали бы за нее жизнь, северяне боролись за восстановление ее прав. Анна Болейн (благодаря своим колдовским чарам) покорила души тех, кто ради нее пожертвовал политическим положением и сложил голову на плахе. О кончине Джейн скорбело все королевство. Анна Клевская пробудила добрые чувства верноподданных и завоевала расположение в обществе.

Почему же обделили Екатерину Говард? Похоже, никто из знакомых не любил ее, кроме двух-трех негодяев, которые добились ее благосклонности. После их казни никто не поднимал голос в ее защиту. Даже бывшие «друзья» тут же бросились обвинять ее, открестившись от былой симпатии. Когда она стала королевой, они устремились к ней, как пираты к богатому судну. Им были нужны места в ее свите (возможно, они вымогали должности подлостью). А сейчас эти лизоблюды с тем же проворством покинули ее.

К чему тут мудрствовать? Да, весьма показательно, что на пути к эшафоту Екатерина растеряла своих приближенных, но…

…Но взойти на него ей помогли. Я долго откладывал описание ее страшной казни. Однако опустить его было бы бесчестно… О господи, если бы мы избежали этого кошмара!

В то морозное утро она стояла на эшафоте недвижно, словно статуя скорби, закутанная в черное. Вокруг собрались королевские сановники и чужеземные послы. Взгляды были прикованы к осужденной. Каждое произнесенное ею слово врежется в память свидетелей ее гибели и будет шепотом повторяться за пределами Тауэра и Англии.

Екатерина смотрела на плаху, которая всю прошлую ночь простояла в ее камере. (Странно, что преступница не попросила заменить топор мечом, которым отсекли голову ее кузине Анне. Зато она освоилась с плахой. Обе приговоренные королевы стремились превратить свою казнь в величественное действо – дабы стать легендарными.)

Напоследок она громко и ясно произнесла:

– Я умираю королевой, но предпочла бы умереть женой Калпепера. Господи, помилуй мою душу. Добрые люди, прошу вас, помолитесь за меня.

После чего Екатерина спокойно, с необычайным изяществом опустилась на колени перед плахой. Взмах топора – и отрубленная голова упала на солому. Откатилась она недалеко. Помощники палача подняли ее и накрыли черной тканью безжизненное тело. Из артерий хлестала кровь, но она быстро замерзала на морозе. Труп унесли, но не сразу положили его в гроб. Дабы не испачкать его, дождались, пока кровь перестанет течь.

Два пажа отчистили плаху от следов казни. Мостки эшафота сполоснули принесенной в кувшинах горячей водой. Говорили, что многим очевидцам стало плохо от тошнотворного запаха смешавшейся с водой крови.

Потом на эшафот вывели Джейн Болейн, леди Рочфорд. По традиции ей тоже предоставили последнее слово.

– Добрые христиане, – сказала она. – Господь ниспослал мне мучения и позорную участь в наказание за причастность мою к гибели мужа. Я ложно обвинила его в порочной любви к его сестре, королеве Анне Болейн. И посему заслужила смерть. Но я не виновна ни в каком ином преступлении.

Взглянув на черный покров, брошенный на труп Екатерины, она вскрикнула. Потом, дрожа всем телом, склонила голову на плаху и покорно подставила шею под топор.

Останки Екатерины захоронили в тауэрской церкви Святого Петра в Винкуле, всего в