запас в 2000 экземпляров для фортепиано в 4 руки… Миттаг просил меня передать вам, что часы, проведенные им с вами, – лучшие в жизни его».

Такие посещения не были лишены интереса и утешения для композитора, но не могли отвлечь его мыслей от горя, отравившего последние дни жизни.

Еще в начале лета 1824 года, в Пенцинге, племянник, наконец, решился признаться дяде в том, что боится бездны университетской премудрости и мечтает о менее трудной карьере.

«Буду вполне откровенным. Дело зашло слишком далеко, нельзя дольше молчать… Никогда не имел я склонности к этим наукам, а потому часто пропускал лекции. Ты сам, должно быть, уверен, что экзамены сойдут плохо. К сожалению, я также уверен. Что же делать? Начинать снова? Но я, кажется, не вынесу позора, видя себя отставшим от всех товарищей. Да и что скажут Джианнатазио, многие другие… Все будут насмехаться, и не без основания… Ты понимаешь, что я не перенесу этого…»

Тем не менее Карлу удалось сдать этот, последний для него, университетский экзамен и немедленно погрузиться, вместе с Нимецом, своим товарищем, в омут беспутной жизни, с шатанием по трактирам, выслеживанием красоток, ревностными упражнениями на бильярде и т. п. Долготерпеливый дядюшка, не теряя надежды направить юношу на путь истины, обращается к нему с наставлением, вызывающим такой диалог:

Бетховен. – Ты неудачно выбрал друга. К бедным можно относиться с участием, но не всегда. Я не хочу быть пристрастным, однако он мне неприятен, как гость: одевается и держит себя неприлично, а это непростительно для образованного мужчины и юноши. Очевидно, он более интересуется экономкою, чем мною. Ты знаешь, что я люблю тишину; помещение здесь небольшое, я всегда занят и совсем не интересуюсь им… Ты еще очень бесхарактерен.

Карл. – Я знаю его четыре года. Нас сблизило необыкновенное сходство характеров и наклонностей наших.

Бетховен. – Я нахожу, что он груб и вульгарен; с такими я не могу дружить.

Карл. – Ты ошибаешься, находя его грубым; ведь, кажется, не было случая, который подтвердил бы твое мнение. Ты мог бы упрекнуть меня в бесхарактерности, если бы только я хоть на минуту задумался изменить дружбе его. Во всем пансионе Блехлингера он один утешал меня в грустные минуты, и я обязан ему, по меньшей мере, благодарностью.

Бетховен. – Ты еще не способен судить правильно.

Карл. – Напрасно мы спорим о предмете, да еще о характере, о котором я до тех пор не изменю своего мнения, пока буду считать себя порядочным человеком. Если во мне имеются какие-либо достоинства, то в нем их не меньше; если он заслужил какой-либо упрек, то таковой относится также ко мне. Я всегда буду любить его, как брата.

Так избалованный, своевольный юноша отстаивал своего порочного друга, влиянию которого на племянника композитор был обязан не одной горькой минутой в последние два года своей жизни.

Слухи о порочной жизни племянника все чаще доходили до композитора и, глубоко его огорчая, приводя в отчаяние в дни тяжких физических страданий и изнурительной работы над последними квартетами, привели к мысли собрать и перед смертью передать Брейнингу свои письма к Карлу как документы, которые могут доказать потомству, что дядя со своей стороны принял все меры к воспитанию своего дорогого племянника, и не его вина, если его старания оказались бесполезны.

Принимая меры к своей реабилитации в будущем, дядя не мог пренебречь мерами, способными помочь делу в настоящем, а потому весной 1825 года, когда Карл решительно отказался сдать экзамен, так как еще с осени забросил все книги, Бетховен советуется с братом Иоганном, с приятелями Петерсом и Брейнингом, обсуждает предложение брата посвятить Карла коммерции, для чего определить его в соответствующее отделение высшей технической школы. Со своей стороны Карл, мысленно уже совершавший финансовые операции, уверил дядю в своем призвании к коммерческим наукам. Стефан Брейнинг, восстановивший теперь былую дружбу с композитором, поддержал совет Иоганна, указав на содействие, которое в этом деле мог оказать помощник директора политехникума, Рейсер, бывший соопекуном Бетховена. Действительно, Рейсер рекомендовал репетитора и нашел для Карла комнату поблизости политехникума, у чиновника Шлеммера, которому также был поручен надзор за поведением юноши. Сам же Бетховен 15 октября 1825 года поселился в предместье Беринг, в квартире, которая ему приглянулась еще весной того же года и была его последним жилищем в Вене; находилась она в так называемом Alsergrund, расположенном против Molker-Bastey, на прежнем Alserglacis, в Schwarz-paniergasse, ныне приютившейся за прелестной Votiv-Kirche, близ университета; здесь, во втором этаже, он взял три комнаты, находя их «барскою, светлою квартирою, из окон которой открывается вид на столицу, со всеми ее великолепными зданиями и далеким ландшафтом». Прелестных образцов готической архитектуры и Ренессанса, величественной Votiv-Kirche и университета тогда не существовало, и ничто не стесняло кругозора. «Все венские церкви пред вами, – пишет кто-то в тетради, – вы должны стать богомольны». Влево, через Шоттен-Тор, видны были Дунай и часть Аугартена; вправо выступал красного цвета дом, где жил друг детства, Стефан Брейнинг; как улица, так и дом (Schwarzpanierhaus) получили свое название от испанских монахов, носивших черное одеяние и долгие годы проживавших здесь. Отсюда композитор рассылал свои последние инструкции издателям, отсюда же исходили последние наставления Карлу, жившему у Шлеммера, в отдаленной части города.

Во имя священной обязанности, принятой на себя, композитор продолжает заботиться о племяннике, поддерживает мирные отношения с его матерью и еще в 1824 г. напоминает своему адвокату о завещании, по которому оставляет Карлу все свое имущество, кроме рояля (рояль этот находился на венской выставке 1873 г.; когда он был получен Бетховеном и где находится ныне – неизвестно) парижской фабрики Эрара, который должен перейти к брату Иоганну, что видно из следующих двух записок:

К госпоже Иоганне ван Бетховен.

8-го янв. 1824 г.

Усиленные занятия были причиною того, что Карл и я не могли поздравить вас с новым годом; впрочем уверен, вы не сомневаетесь в моем и Карла искренних пожеланиях вам блага.

Что касается до вашей нужды, то я, конечно, охотно помог бы вам деньгами, но к сожалению у меня столько расходов и долгов, а получить мне предстоит так мало, что в настоящее время не могу доказать вам свою готовность помочь. Пока же подтверждаю вам письменно, что можете постоянно пользоваться половиной суммы, причитающейся Карлу из вашей пенсии, мы будем выдавать вам каждый месяц расписку, которую вы сами будете предъявлять к оплате. Последнее ничуть не стыдно (несколько знакомых моих ежемесячно сами получают свою пенсию); если впоследствии буду в состоянии помочь вам своими средствами, то конечно сделаю