– Разве я начала? Иди отсюда, Финэля! Мы будем репетировать свой ближайший выход. – Рамина уже ничего не спрашивала о «милом Ва-Лери». Видимо, нескольких дней ей хватило, чтобы лишить его подобного титула. Она раскритиковала «нищенский» в её определении тюрбан Ландыш, отругала за порчу платья, ей подаренного и, наконец, подарила новую шапочку, украшенную уже белыми цветами с зелёной атласной листвой. Под цвет платья. Ландыш стала похожа на символическое изображение лета или весны, на Флору короче, как изображали её художники из старых земных эпох. Было непривычно, но в целом красиво. Рамина нарядилась в платье ярко-оранжевого цвета, переходящего в золотистый ближе к кайме подола, а голову увенчала огромным цветком, пылающим всеми красками. Рассвет, зенит и закат сошлись в одеянии одной девушки, она казалась облаком розоватых, жёлто-бело-красных и золотистых тонов, перетекающих один в другой. И где её впечатляющая яркость граничила с вопиющим безвкусием, не Ландыш было судить.

– В этом платье моя мама встретила моего отца, и с тех самых пор она уже ни разу его не надела. Оно сохранилось в безупречном состоянии. Вначале мама хранила его как вещественный знак своего личного большого счастья, а потом как память о самом несчастливом дне своей жизни, ставшем причиной краха всех её ожиданий и даже слома души. Она велела Финэле выбросить платье вон. В мусорный контейнер. Но у Финэли рука не поднялась. Так оно и было сохранено Финэлей, а потом отдано мне. Я хранила его на тот самый день, когда во мне созреет решимость что-то изменить в своей жизни. Как думаешь, мне платье принесёт личную удачу? Скажи сразу. Как скажешь, так и случится!

– Да! – сказала Ландыш.

– Ва-Лери сам виноват, – подытожила Рамина, – я никогда и никому не навязываюсь. Я потомственная аристократка, а он тупой простолюдин.

Ландыш промолчала.

Второй вечер в «Ночной Лиане

Ландыш отдала жетончик тому же самому человеку в заведении, и он провёл девушек к столику в том же самом уединённом уголке, созданным сплетением душистых древовидных лиан. Стол был довольно скучно сервирован, что говорило о том, что долго тут гулять не предполагалось. Несколько маленьких тарелочек, лоток с фруктами и высокий графин с одним единственным простым напитком, какой продавался на каждом углу улицы для утоления жажды

– Не скажешь, что щедро, – Рамина придирчиво озирала стол.

– Я и не заказывала ничего, – растерялась Ландыш. – Ты сама выбери себе, что любишь, а я заплачу.

– Не торопись, – успокоила её Рамина, – я шучу. Я вовсе не собираюсь тут объедаться. У меня другая задача. Ты видела? – зашептала она, – того человека, как мы вошли?

– Нет, – Ландыш не понимала, о ком она.

– Тот самый, с кем я познакомилась в прошлый раз. Помощник управителя Департамента по охране здоровья народа. Он опять был один. Сидел с мужчиной и его спутницей. Он точно будет моим!

Ещё когда они вошли, Рамина, сияя своим закатным или рассветным, это уж кому как, платьем, обошла центральный зал и прошлась по прочим закоулкам, якобы выискивая кого-то знакомого с видом неприступной добродетели. Вот тогда она и узрела того самого краснолицего и мордатого человека, явно не старого и столь же явно далёкого от образца высокой нравственности, у кого она и сидела на коленях в тот вечер. Но тогда Рамина ждала возврата «милого Ва-Лери», а теперь она решила не терять зря времени.

– Лана, наше женское тело как сдоба из печи. Только что она жжёт руки, и вот уже черства как деревяшка. Кому охота будет грызть мои костяшки, как опадёт моя пышная грудь? Как думаешь?

– Это же терминология из жизни людоедов! – возмутилась Ландыш. И тут же засмеялась, вспомнив, как Кук обзывает Вику!

– А мы и есть людоеды. Но только грызём мы не тела друг друга, а души. Кто кого заест, кто у кого больше вырвет из рук и пасти жизненных благ, в этом и есть суть всей человечьей толкотни. Ты считаешь иначе? Тогда ты глупая! Тогда ты сама станешь энергетической кормушкой для тех, кто или засадит тебя за производственный станок, или посадит носом в земляные гряды, или же сделает человекообразной коровой для производства других телят. Я же хочу быть госпожой для того, кто сумеет меня не только увлечь, но и предоставить мне себя как дополнительный жизненный ресурс. Для этого у него и самого этот ресурс должен быть большим. Очень большим.

– Какая мерзкая паразитарная установка! – воскликнула Ландыш, и Рамина стала ей противна. Уже не было её жалко за то, что Валерий её покинул навсегда. Он всегда был умницей, он её изучил, ничтожную пиявку из обширного инопланетного водоёма. Ландыш уже не собиралась заказывать для Рамины дополнительных лакомств. Самой ей есть не хотелось. А пиявка пусть уползает к своему жирному донору. Рамина какое-то время вертелась в своём креслице, всматривалась в сквозные щели декоративных джунглей. Чего-то выжидая, она также не прикоснулась к еде.

– Мои родители были высокородными паразитами, и мой кровный отец, хотя и простого замеса, такой же был паразит. Так что считай это моей неисправимой природой.

– А я прежде со скепсисом относилась к социальной антропологии, – сказала Ландыш. – И очень зря.

Рамина, похожая на цветок с женским лицом, пропустила её фразу мимо себя. Она благоухала своими внешними лепестками и томилась предчувствиями. Она ждала своего краснолицего плотного шмеля, уже успевшего сделать запас и на её долю где-то в своих, не только законно-разрешённых, но и укромных тайничках. Рамина была готова оттолкнуть любую, кто на данный момент обладал медоносом, выбранным ею для себя. Она считала себя вне конкуренции и среди едва распустивших свои заманчивые лепестки девушек, и уж тем более среди отцветающих женщин. Внешне никак не обозначенными лабиринтами, не зримыми, но существующими в пространствах других уровней, проползла и вошла в генетику Рамины наследственная искажённая информация о том, что она лучше всех, ей принадлежит всё, что захватили себе другие. Яркий пустоцвет, она вообще не читала книг, и многие вещи для неё просто не существовали не в силу слабости её ума, а потому, что в ней и понятий о них заложено не было. Некому было. Отец при своей жизни её не замечал, мать не любила в силу причин, о которых никому не сообщила, сестра Ола и братья всегда жили своими жизнями или далеко или отдельно. Ребёнок был скинут на няню и отправлен жить в заброшенный и весьма отдалённый дом – бывший «павильон распутства», как обзывала его мать Айра. Финэля же была и сама