конечно, когда в 1968 году С. был переведен из «Знамени» директором академического Института мировой литературы, стал членом редколлегий журналов «Вопросы литературы» и «Иностранная литература», а также 200-томной «Библиотеки всемирной литературы», возглавил (вместе с академиком Н. И. Конрадом) работу над 10-томной академической «Историей всемирной литературы».

Отзываются о годах его директорства в ИМЛИ, да и о его собственно научных заслугах, по-разному. Но несомненно одно: в сравнении как со своими предшественниками И. Анисимовым и В. Щербиной, так и, равным образом, со сменившими его на этом посту Ю. Барабашом и Г. Бердниковым, С. явно был меньшим злом, и плюсы столь же явно перевешивают минусы.

Власть отметила его двумя орденами Трудового Красного Знамени, произвела в члены-корреспонденты Академии наук (1968), а посмертно наградила Государственной премией СССР (1975) и выпуском, что нечасто бывало с литературоведами, трехтомного собрания сочинений. И кто знает, возможно историки западноевропейской литературы иногда обращаются к этим сочинениям и сегодня.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1984–1985.

Сырокомский Виталий Александрович (1929–2006)

Выпускники Московского института международных отношений получали распределение если не в МИД, то, как правило, за границу — дипломатами, журналистами либо разведчиками, что сплошь и рядом, впрочем, прекрасно совмещалось. А вот С. с его «красным» дипломом в 1951 году направили — не спрашивайте почему[2843], хотя, возможно, просто по пятому пункту в анкете — во владимирскую молодежную газету «Сталинская смена». Хоть и близко от Москвы, но все же провинция, и отличиться было не просто. Но он уже тогда работником был, видимо, образцовым, так что вступил в партию (1953), вырос в редакции до должности ответственного секретаря и в 1955 году сумел-таки вернуться в столицу.

Пять лет ушло на службу заведующим отделом в газете «Вечерняя Москва», и вот новое назначение — помощником первого секретаря Московского горкома КПСС (1961–1963) сначала у П. Демичева, потом у Н. Егорычева, и эта работа, — процитируем самого С., — «полуслугой, полувладыкой»[2844] дала ему многое, и отнюдь не только связи, не только высокую спичрайтерскую квалификацию и умение свободно ориентироваться в коридорах власти.

«Я должен был быть доволен, — вспоминает С. — Но рвался я в газету, на творческую работу»[2845]. И получил ее, в возрасте 34 лет возглавив газету «Вечерняя Москва», которая воспринималась не более чем как «городская сплетница», но могла, и это быстро доказал новый редактор, стать мало того что влиятельным, так еще и популярным изданием. В киоски «Союзпечати» начали выстраиваться очереди, а подписной тираж за три года вырос вдвое.

И это талант, конечно, но особого рода — редакторский, реализующий себя не собственными текстами, а точно подобранными текстами сотрудников и внештатных авторов, точно подобранных в команду единомышленников.

И это уже тогда обнаружившаяся принципиальная установка — ни в самой малой степени не покушаясь на основы власти, на правящую идеологию, шаг за шагом добиваться того, чтобы в условиях хоть недоразвитого, хоть переразвитого социализма жизнь обычных людей стала более сносной.

Из этой установки, собственно, и выросла не афишируемая, но всем понятная программа обновленной «Литературной газеты»[2846], куда А. Чаковский в конце 1965 года позвал С. на роль своего первого заместителя. И — едва тот согласился, выговорив себе самостоятельность во всем, что касалось тактики, — тут же «преспокойненько отправился в отпуск»[2847].

Так оно и дальше пойдет:

А. Чаковский, — как без всякой обиды, скорее с благодарностью рассказывает его первый зам, — отсутствовал в редакции в среднем по семь месяцев в году: три месяца — положенный отпуск секретаря правления Союза писателей СССР, еще три месяца — творческий отпуск за свой счет, минимум месяц — депутатские поездки к избирателям в Мордовию и заграничные командировки[2848].

Руки у С. были развязаны. И можно было отделы экономики, науки, комвоса (коммунистического воспитания) и социально-бытовых проблем комплектовать, что называется, из первых перьев, не слишком обращая внимание на их партийность и национальность. И можно было дирижировать боями с Аэрофлотом и Минздравом, иными всякими ведомствами, кроме, естественно, силовых и идеологических. И можно было ввести в обычай судебные очерки, защищая честь и достоинство рядовых сограждан так, чтобы каждый случай прочитывался как типичный. И озорникам из Клуба «12 стульев» тоже можно было дать волю…

Удавалось, конечно, отнюдь не все. И, конечно, «Гайд-парком при социализме» или «клапаном на перегревшемся паровом котле» эту газету называли не без иронии. Однако ее тираж, дойдя до миллиона, пошел дальше, дальше — и небеспричинно: «тогда, в те прошлые годы, — размышляет С., — мы, даже не мечтая о свободе печати, все уже умудрялись кое-чего добиваться»[2849].

И, — напоминает А. Борин, — все самые громкие публикации, наделавшие много шума, вызвавшие ярость начальства, появились в газете благодаря Виталию Александровичу. В ту пору ходила фраза: смелых журналистов не бывает, бывают только смелые редактора. Это в полной мере относилось к Сырокомскому[2850].

Однако это все вторая, по тогдашнему выражению, тетрадка газеты, статьи о жизни. А что же собственно литература? С нею С., как он сам признается в мемуарах, знаком был слабо да и не слишком ею интересовался, рассматривая противостояние «Нового мира» А. Твардовского и кочетовского «Октября» как «войну алой и белой розы»[2851], а литературные разделы газеты понимая то ли как докучно обязательный придаток, то ли как своего рода мопассановскую Пышку, что своею честью должна заплатить за возможность золотым перьям из второй тетрадки пробить в печать что-либо стоящее.

Здесь правила игры диктовались Союзом писателей и, разумеется, Отделом культуры ЦК, с которыми сверяли решительно все — от выбора авторов до содержания или, случалось и такое, даже до заголовков потенциально опасных статей и рецензий. Разрешенным максимумом «Литгазеты» стал баланс: «если в этом номере печатались „левые“, то в следующем непременно надо было дать „правых“, и наоборот», а одно мнение о приметной книге уравновешивалось другим.

Вроде бы и невелика, по нынешним понятиям, радость, но и она была школой плюрализма, и она ценилась как читателями, так и сотрудниками литературных отделов, их авторами, точно знавшими, что каждая публикация в «Литгазете» будет замечена.

Так и прошли почти 15 лет, пока в субботу 19 мая 1980 года на дачу к С., только что награжденному премией Ленинского комсомола, не заехал А. Чаковский:

— Я от Зимянина, — сказал он. — Вас переводят из газеты на другую работу…

— За что? Почему?

— Зимянин сказал, что вы сами все знаете, мне ничего не объяснил. Он непреклонен.

С утра в понедельник об этом известили коллектив редакции, и