Так что подзаголовок атеистического бестселлера Кристофера Хитченса «Как религия отравляет все вокруг» (How Religion Poisons Everything) — это все же преувеличение. У религии нет своей отдельной роли в истории насилия, потому что религия не была единственной движущей силой в истории чего бы то ни было вообще. У разнообразных движений, которые мы называем религией, мало общего, кроме того что они отличаются от светских институтов, появившихся на исторической сцене сравнительно недавно. И верования, и религиозные практики, несмотря на заявления об их Божественном происхождении, обусловлены обстоятельствами человеческого существования и отвечают на актуальные интеллектуальные и социальные течения. Когда течения направлены к просвещению, религии часто приспосабливаются к ним, что особенно заметно сегодня в предусмотрительном пренебрежении кровожадными пассажами Ветхого Завета. Не везде эти приспособления так очевидны, как в мормонской церкви, чьи лидеры в 1890 г. удостоились откровения от самого Иисуса Христа, предписывающего церкви отказаться от полигамии, — как раз в то время, когда полигамия мешала вступлению штата Юта в Содружество; еще одна истина снизошла на них в 1978 г., известив, что и черные мужчины тоже могут служить в церкви (до того считалось, что они отмечены печатью Каина). Но менее заметные компромиссы по инициативе отколовшихся конфессий, движений за реформы, экуменических соборов и других сил либерализации помогали гуманистическому приливу увлечь за собой и религии. И только когда фундаменталисты, пытаясь сдержать этот прилив, насаждали племенные, авторитарные и пуританские ограничения, религия становилась силой, поддерживающей насилие.

Давайте же перейдем от исторических сил, которые, похоже, не способны значительно снизить насилие, к тем, что могут это сделать. Я хочу попытаться свести эти силы в некую систему — тогда, вместо того чтобы ставить галочки напротив строк списка, мы сможем увидеть, что у них есть общего. Нам необходимо понять, почему насилие всегда было так соблазнительно, почему люди во все времена стремились его сократить, почему это было так сложно и почему некоторые преобразования действительно снижали его уровень. Чтобы что-то объяснять, эти изменения должны быть внешними, экзогенными, они должны быть не частью того самого спада, который мы пытаемся понять, а независимыми переменными, которые предшествовали ему и стали его причиной.

Хороший способ понять изменяющуюся динамику насилия — вспомнить хрестоматийную матрицу выгод сотрудничества (в данном случае — отказа от агрессии), а именно дилемму заключенного (глава 8). Давайте поменяем название и дадим ей имя «дилемма пацифиста». Человек или коалиция могут соблазниться выгодами, которые даст им победа в захватнической агрессии (эквивалент «предательства» сотрудничающего), и постараются избежать потерь в результате предательства соперника, действующего, исходя из тех же соображений. Но если обе стороны выбирают агрессию, они ввязываются в карательные войны (взаимное предательство) и оказываются в худшем положении, чем если бы выбрали плоды мира (двустороннее сотрудничество). Рис. 10–1 изображает дилемму пацифиста; значения потерь и приобретений случайны, но адекватно отражают трагическую структуру дилеммы.

Дилемма пацифиста ни в коей мере не математическая модель, но я буду ссылаться на нее, чтобы еще одним способом выразить те идеи, которые пытаюсь объяснить словами. Цифры в таблице отражают двойную трагедию насилия: во-первых, пока матрица вознаграждений в нашем мире выглядит таким образом, пацифистом быть неразумно. Если ваш противник — пацифист, вас так и тянет воспользоваться его уязвимостью (десять очков победы лучше пяти очков мира), а если он агрессор, вам выгоднее понести потери войны (минус 50 очков), чем по причине вашей наивности позволить ему сожрать вас (ужасные потери 100 очков). В любом случае агрессия — разумный выбор.

Вторая сторона трагедии в том, что потери жертвы (–100 в данном случае) совершенно непропорциональны выигрышу агрессора (10). Если только противники не сцепились не на жизнь, а на смерть, агрессия — игра не с нулевой суммой, а с отрицательной; для обоих было бы лучше не прибегать к ней, несмотря на преимущества, которые сулит победа. Выигрыш завоевателя, завладевшего клочком земли, несопоставим с проигрышем убитой им семьи, а несколько мгновений разрядки напряжения насильника совершенно непропорциональны страданиям его жертв. Эта асимметрия — следствие закона энтропии: лишь бесконечно малая толика состояний Вселенной упорядочена настолько, чтобы поддерживать жизнь и счастье, поэтому ломать — не строить, а причинять страдания проще, чем дарить счастье. А из этого следует, что незаинтересованный наблюдатель, хладнокровно и расчетливо сравнивая сумму счастья и несчастья, сочтет насилие нежелательным, потому что оно приносит жертвам больше горя, чем счастья — исполнителям, и тем самым понижает совокупный объем счастья в мире.

Но, расставшись с надмирной точкой зрения незаинтересованного наблюдателя и спустившись на бренную землю, мы понимаем, почему так сложно избавиться от насилия. Никто не хочет оказаться единственным, выбравшим мирную стратегию: ведь если противник соблазнится агрессией, пацифисту придется заплатить ужасную цену. Проблема «другого парня» объясняет, почему пацифистским призывам подставить другую щеку и перековать мечи на орала не удалось значительно снизить насилие: эти стратегии работают, только если ваш противник чувствует то же самое одновременно с вами. Я думаю, та же проблема помогает нам понять, почему не раз в истории насилие совершенно непредсказуемо взлетало до небес или проваливалось вниз. Каждой из сторон приходится быть агрессивной, чтобы не стать легкой добычей для врага, и часто лучшая защита — это нападение. Взаимный страх растет, заманивая противников в гоббсовскую ловушку (дилемму безопасности), что усиливает воинственные настроения с обеих сторон (глава 2). Даже если дилемма возникает неоднократно и угроза ответных действий теоретически должна сдерживать противников, стратегическое преимущество чрезмерной самонадеянности и другие эгоистические искажения могут вместо этого привести к циклам междоусобиц. Соответственно, на убедительный жест доброй воли противник время от времени может отвечать взаимностью, что ослабляет спираль насилия и снижает его уровень, когда этого вообще никто не ожидает.

И здесь ключ к определению того общего, что объединяет исторические силы, способствующие снижению уровня насилия. Каждая из них должна изменять матрицу вознаграждений дилеммы пацифиста — цифры в клеточках — таким образом, чтобы заманить игроков в левую верхнюю клетку, ту, что вознаграждает обоих преимуществами мира.

Я думаю, что в свете исторических и психологических знаний, изложенных в этой книге, нам удастся установить пять обстоятельств, подталкивающих человечество в сторону мира. Каждое из них, хоть и в разной степени, проявляет себя в целом ряду исторических последовательностей, числовых наборов данных и экспериментальных исследований. И каждое, что нетрудно продемонстрировать, меняет матрицу вознаграждений дилеммы пацифиста таким образом, чтобы переманить людей в драгоценную мирную ячейку. Давайте пробежимся по ним в порядке их появления в предыдущих главах.