он выглядел на Ривьере. Вот уже полтора года он жил и работал в клинике, которая по праву считалась одной из самых современно оснащенных в Европе. Так же как клиника Домлера, она представляла собой лечебное учреждение нового типа: никаких темных зловещих зданий, в которых сосредоточиваются все службы, – только небольшие, разбросанные по территории коттеджи, ненавязчиво объединенные в поселение, которое своей живописной красотой было в немалой степени обязано вкусу Дика и Николь. Ни один психиатр, оказавшись проездом в Цюрихе, не упускал возможности посетить его. Имейся здесь павильон для хранения гольфных клюшек, был бы ни дать ни взять загородный клуб. «Шиповник» и «Буки» – дома́ для тех больных, чье сознание померкло навечно, – были отгорожены от основных зданий маленькой рощицей, как закамуфлированные военные бастионы. За территорией клиники располагалось большое овощеводческое хозяйство, в котором трудились и некоторые пациенты. Под одной крышей были объединены три мастерские, предназначенные для трудотерапии. Оттуда доктор Дайвер и начал свой ежеутренний обход. Столярная мастерская, наполненная солнечным светом, благоухала запахом свежих опилок, напоминавшим об ушедшей эпохе дерева; здесь всегда работало пять-шесть мужчин, которые что-то сколачивали, строгали или пилили. Когда Дик вошел в мастерскую, они подняли головы и молча угрюмо посмотрели на него. Будучи и сам неплохим столяром, он спокойно и со знанием дела поговорил с каждым из них в отдельности о преимуществах того или иного инструмента. К столярной примыкала переплетная мастерская, отданная наиболее живым и подвижным пациентам, у которых, впрочем, далеко не всегда были лучшие шансы на выздоровление. В последнем помещении низали украшения из бисера, плели корзины и занимались чеканкой по меди. Выражение лиц здешних пациентов напоминало выражение лица человека, только что со вздохом облегчения отказавшегося от попыток решить неразрешимую проблему, но для них это означало лишь начало новой нескончаемой цепи умозаключений, не последовательных, как у нормального человека, а бегущих по замкнутому кругу: круг, еще круг, снова круг… И так без конца. Однако яркая пестрота материалов, с которыми они работали, в первый момент вызывала у стороннего наблюдателя иллюзию, будто здесь все хорошо и мирно, как в детском саду. Эти пациенты при появлении доктора Дайвера оживились. Большинству из них, особенно тем, кто успел пожить в открытом, внешнем мире, он нравился больше, чем доктор Грегоровиус. Было, правда, несколько и таких, кто считал, что он пренебрегает ими, или не так прост, как кажется, или что он позер. В сущности, их отношение к Дику не так уж отличалось от тех чувств, которые он вызывал вне профессии, только здесь они были какими-то перекошенными, искаженными.

Одна англичанка всегда заговаривала с ним на тему, которую считала исключительно своей прерогативой:

– У нас сегодня будет музыка?

– Не знаю, – ответил Дик. – Я не видел доктора Ладислау. А как вам понравилось вчерашнее выступление миссис Закс и мистера Лонгстрита?

– Так себе.

– А мне показалось, что они играли превосходно. Особенно Шопена.

– А по-моему, они играли весьма посредственно.

– Когда же и вы наконец осчастливите нас своим исполнением?

Она пожала плечами, польщенная вопросом, как всегда на протяжении уже нескольких лет:

– Как-нибудь непременно. Но играю я не ахти как.

Все знали, что она вообще не умеет играть; две ее сестры были блестящими музыкантшами, сама же она в юности, когда все они еще жили вместе, не осилила даже ноты.

Из мастерских Дик направился в «Шиповник» и «Буки». Внешне эти коттеджи выглядели так же приветливо, как остальные. Николь придумала декорации, призванные замаскировать необходимые решетки на окнах, запоры и неподъемную тяжесть мебели. Сам смысл задачи настолько пробудил в ней изобретательность и игру воображения, которых она в обычной жизни была лишена, что ни один несведущий посетитель никогда бы не догадался, что легкие изящные филигранные сетки на окнах в самом деле представляют собой несокрушимые оковы, что блестящая модная мебель из гнутых металлических трубок прочнее массивных произведений эдвардианской эпохи, что даже цветочные вазы надежно закреплены железными болтами и любое, казалось бы, случайное украшение и приспособление так же необходимо, как несущие балки в небоскребе. Под ее неутомимым присмотром каждое помещение приобрело максимальную и притом незаметную целесообразность. В ответ на похвалы она, отшучиваясь, называла себя слесарных дел мастером.

Тем, на чьих компасах полюса не поменялись местами, многое в этих домах казалось странным. В «Шиповнике», мужском отделении клиники, доктор Дайвер зачастую не без интереса беседовал со странным коротышкой-эксгибиционистом, который убедил себя в том, что, если ему удастся обнаженным пройти от площади Звезды до площади Согласия, он сможет решить многие проблемы, и Дик полагал, что, быть может, он не так уж и не прав.

Самая интересная его больная помещалась в главном корпусе. Эта тридцатилетняя женщина – американская художница, давно жившая в Париже, – находилась в клинике уже полгода. Предпосылки ее болезни были не вполне ясны. Ее кузен, приехав в Париж, неожиданно для себя обнаружил, что она явно не в себе, и после безуспешной попытки вылечить ее в одной из загородных наркологических больниц, где в основном имели дело с туристами, пристрастившимися к алкоголю и наркотикам, сумел доставить ее в Швейцарию. Тогда, по приезде, это была на редкость миловидная женщина, теперь она превратилась в сплошную ходячую болячку. Многочисленные анализы крови не помогли выявить причину заболевания, и ей был поставлен условный диагноз – нервная экзема. В последние два месяца все ее тело покрылось сплошным панцирем из струпьев, в который она была закована, как в «Железную деву»[60]. В пределах мира своих галлюцинаций мыслила она логично и даже с блеском.

Она числилась личной пациенткой Дика. Во время приступов перевозбуждения никто, кроме него, «не мог с ней справиться». Несколько недель назад, в одну из ее мучительных бессонных ночей, Францу удалось на несколько часов усыпить ее с помощью гипноза, чтобы дать хоть небольшую передышку, но это случилось только один раз. Дик не верил в лечение гипнозом и редко прибегал к этому методу, зная, что не всегда может вызвать в себе нужный настрой. Однажды он попытался загипнотизировать Николь, но она лишь пренебрежительно высмеяла его.

Больная из двадцатой палаты не могла видеть Дика, когда он вошел, – веки ее так распухли, что уже не поднимались. Но она ощутила его присутствие и заговорила сильным, отчетливым волнующим голосом:

– Когда же это наконец закончится? Неужели никогда?

– Потерпите еще немного. Доктор Ладислау говорит, что некоторые участки кожи уже очистились.

– Если бы я знала, за что мне такое наказание, я бы приняла его безропотно.

– Неразумно искать мистические объяснения, мы считаем это неврологическим феноменом.