– Это письмо больного человека, – сказал Дик. – У меня с этой девушкой решительно ничего не было. Она мне даже не нравилась.

– Да, я старалась себя в этом убедить, – ответила Николь.

– Надеюсь, ты не веришь в то, что здесь написано?

– Я безвылазно сижу тут одна…

Он опустился на диван рядом с ней и укоризненно сказал:

– Но это же абсурд. Это письмо психически нездорового человека.

– Я тоже была психически нездорова.

Он встал и уже более решительным и твердым голосом произнес:

– Николь, давай не будем обсуждать этот бред. Иди собирай детей, нам пора ехать.

Дик вел машину вдоль берега озера по дороге, огибавшей невысокие утесы и обсаженной вечнозелеными деревьями, которые, смыкаясь кронами, образовывали сплошной тоннель над головой; солнечные блики и брызги воды, пробиваясь сквозь ветви, обстреливали ветровое стекло. Машина принадлежала Дику, это был «Рено»-карлик с открытым верхом, в котором все пассажиры казались великанами, не считая, разумеется, детей, сидевших на заднем сиденье по обе стороны от мадемуазель, возвышавшейся между ними, словно корабельная мачта. Каждый километр дороги они знали как свои пять пальцев: вот сейчас повеет запахом сосновой хвои, а сейчас – черным дымом из печной трубы. Стоявшее высоко над головой солнце с забавной мордочкой, вырисовывавшейся на его диске, нещадно палило покрытые соломенными шляпками детские головы.

Николь молчала; Дику было весьма неуютно под ее прямым тяжелым взглядом. Рядом с ней он нередко чувствовал себя так, словно он один, а порой она утомляла его глубоко личными откровениями, которые приберегала исключительно для него: «Я ощущаю себя точно я это, я ощущаю себя точно я то…» Но сегодня он предпочел бы, чтобы она тараторила без умолку и дала ему заглянуть в ее мысли. Опасней всего было, когда она уходила в себя и захлопывала за собой дверь.

В Цуге мадемуазель вышла из машины и покинула их, а Дайверы направились дальше. Неподалеку от Агирской ярмарки они уткнулись в целое стадо мамонтоподобных паровых катков, которым пришлось уступить им дорогу. Дик припарковал машину и, поскольку Николь продолжала, не двигаясь с места, смотреть на него, сказал:

– Выходи, дорогая.

Ее губы вдруг искривились в жутковатой улыбке, и у него в животе образовался ледяной комок, но, сделав вид, что ничего не заметил, он повторил:

– Выходи, дорогая, а то дети не могут вылезти с заднего сиденья.

– О, я выйду, – ответила она, видимо, вырвав эти слова из какого-то сюжета, который прокручивала внутри так стремительно, что он не мог за ним уследить. – Об этом можешь не беспокоиться. Я выйду!..

– Ну вот и хорошо, выходи.

Она шла рядом, но отвернувшись от него, и та же отстраненно-ироническая улыбка по-прежнему блуждала на ее лице. Только после того, как Ланье несколько раз обратился к ней, она зацепилась взглядом за кукольное представление Панча и Джуди и, остановившись, попыталась сосредоточиться.

Дик старался сообразить, что делать. Двойственность его отношения к ней – как мужа и как психиатра – все больше парализовывала его волю. Несколько раз за минувшие шесть лет она заставляла его отступить от избранной тактики, вызывая обезоруживающее чувство жалости или сбивая с толку лавиной рассуждений, хитроумных, фантастических и бессвязных, так что лишь после того, как все оказывалось позади и напряжение отпускало его, он сознавал, что ей удалось взять над ним верх и увести от решения, которое было бы наиболее правильным.

Когда затеянная Топси дискуссия о том, был ли сегодняшний Панч тем же Панчем, которого они видели в прошлом году в Канне, благополучно разрешилась, семейство продолжило прогулку между ярмарочными павильонами под открытым небом. Женские капоры, покачивавшиеся над бархатными безрукавками, яркие пышные юбки по моде разных кантонов, казалось, меркли на фоне пронзительно синих и оранжевых повозок и торговых киосков. Откуда-то доносились звон колокольчика и выкрики зазывал, собиравших публику на какое-то фривольное представление.

Николь бросилась бежать неожиданно, настолько неожиданно, что Дик на миг потерял ее из виду. Но в следующий момент увидел далеко впереди ее желтое платье, словно бы ввинчивавшееся в толпу, – охряная нить, стежками прошивавшая грань между реальностью и запредельностью. Он помчался за ней. Она убегала тайком; тайком, не окликая, он ее и преследовал. В наполненном резкими звуками полуденном зное, охваченный ужасом при виде этого безумного бегства, Дик даже забыл о детях, но, опомнившись, развернулся, подбежал к ним и, схватив за руки, заметался, перескакивая взглядом от одного киоска к другому.

– Madame, – крикнул он наконец молодой женщине у лотерейного барабана. – Est-que je peux laisser ces petits avec vous deux minutes? C’est très urgent… Je vous donnerai dix francs![61]

– Mais oui[62].

Он втолкнул детей в лотерейную палатку.

– Alors restez avec cette gentile dame! – крикнул он им.

– Oui, Dick[63].

Он снова ринулся в погоню, однако Николь уже нигде не было; хотел обогнуть карусель, но понял, что бежит по кругу, заметив, что одна и та же лошадка все время остается рядом; начал было расталкивать плечом толпу, чтобы пробиться в буфет, но, краем глаза увидев палатку прорицательницы, вспомнил о пристрастии Николь к предсказаниям, метнулся туда, рванул край полога, заглянул внутрь и услышал низкий грудной голос, произносивший нараспев:

– La septième fille d’une septième fille nèe sur les rives du Nil… Entrez, monsieur…[64]

Развернувшись, Дик бросился к озеру, туда, где заканчивались аттракционы и лишь чертово колесо медленно вращалось на фоне неба. Там он ее и нашел.

Она сидела одна в кабинке, находившейся в тот момент в высшей точке; по мере того как кабинка спускалась ниже, до него стал доноситься ее истерический смех. Он отпрянул назад, в толпу, которая уже обратила внимание на истерику Николь, колесо пошло на очередной круг.

– Regardez-moi ça!

– Regardex donc cette Anglaise![65]

Колесо снова поползло вниз. На этот раз движение и сопровождавшая его музыка стали замедляться, кабинку, в которой сидела Николь, окружили с десяток людей, на ее бессмысленный смех они невольно отвечали такими же бессмысленными улыбками. Но, увидев Дика, Николь сразу же перестала смеяться и, выбравшись из кабинки, попыталась улизнуть от него. Он поймал ее за руку и, не отпуская, потащил за собой.

– Почему ты позволила себе так распуститься?

– Ты прекрасно знаешь почему.

– Нет, не знаю.

– Не притворяйся… отпусти меня… это оскорбительно. Думаешь, я не видела, как эта девица смотрела на тебя… та, черненькая? Господи, это же смехотворно… она ребенок, ей не больше пятнадцати. Думаешь, я ничего не видела?

– Давай-ка присядем