она споткнулась и ударилась коленом. Поднявшись, захромала прочь. Какой-то мужчина поймал ее за руку и притянул к себе слишком близко. Она отвесила ему пощечину, встреченную раскатами смеха.

— Шутки надо понимать, деревенщина!

Выскочив наружу, Николь остановилась перевести дыхание. Небо было полно звезд, хотелось снова оказаться в тишине реймсской ночи, почувствовать запахи росы и земли на рассвете.

— Прости, я как прыгнул, так сразу понял, что дурак, но было поздно. Зато протрезвел. — Луи пристроился рядом, стараясь не отставать.

— Иди к черту.

— Это не твоя публика, Николь.

— Оставь меня, не дави. Я буду жить как хочу.

— Я принял решение — в тот момент, как меня на ноги поставили. Отправляюсь снова в путь. Я всегда к твоим услугам, когда понадоблюсь, но меня нельзя продавать вместе с землей и бочками.

— Поступай, как считаешь нужным, а своими делами я займусь сама.

— В тебе видят богатую вдову, созревшую для жатвы, и ничего больше. Будь осторожна. — Луи резко развернулся и ушел.

Одиночество казалось сокрушительным. Весь обратный путь к дому Терезы на Рю-де-Бабилон Николь прошла не останавливаясь. Выбранные подругой тесные атласные туфли резали ноги.

Николь помог уснуть большой бокал бурбона — здесь она приобрела такую привычку, — и пришло блаженное забвение. Всю ночь ей снилось, что она падает, а проснулась от шума в голове и стука в дверь.

— К вам посыльный, мадам.

— Пусть оставит записку.

— Он говорит, что дело срочное и что должен рассказать вам лично.

Николь набросила халат.

В прихожей стоял, смущаясь, подросток, большими глазами разглядывая роскошь позолоченного особняка.

— Я выучил наизусть, мадам Клико. — Он откашлялся, посмотрел на потолок, вспоминая слова, которые выдал на удивление монотонно и без выражения: — Какого черта лысого ты там делаешь, болтаясь с этой аристократической шоблой? Ты нужна здесь. Гильдия виноделов избрала тебя. Ты будешь открывать парад в день Сен-Винсента в деревне Бузи двадцать второго января. Ты первая женщина, удостоенная такой чести — не то чтобы ты ее заслуживаешь. И хоть ты нас бросила, мы хотим воздать должное твоему мужу, а он тебя высоко ставил. Поэтому мы надеемся, что ты примешь эту честь и вернешься со всей скоростью, которую могут обеспечить парижские клячи. Эмилю, который принесет тебе эту весточку, дай за труды золотой. Он читать не умеет, и я тоже, так что все, что хочешь сказать, передай ему. У него хорошая память на слова — почему я его и послал. — Мальчишка закончил и вздохнул с облегчением.

— Ты мне только не сказал, от кого послание, — засмеялась Николь. — Сама угадаю: Ксавье?

Мальчик просиял:

— Как вы узнали?

Она щелкнула его по носу.

— Голодный, небось. Пойдем на кухню, что-нибудь ноешь.

— Прошу прощения, времени нет. Мать мне дала с собой хлеб и сыр, а моя телега стоит на улице, я должен доставить груз и сегодня вернуться. Десять тысяч бутылок, и все на один адрес: мадам Шан-Рикар, самая богатая вдова Парижа. А бутылки ваши, мадам. На каждой пробке — «Клико». Луи организовал заказ у Ксавье и сказал, что вы их вместе продали на балу. Отличная работа, мадам, никогда не видел их столько сразу.

— Кто твоя мать?

— Мари Жумель, мадам.

Это была проститутка, которую Николь видела жизнь тому назад, в день революции на площади, где Мари торговала вразнос своим изнуренным телом. Сейчас она — одна из самых верных ее работниц, потому что Николь верила в «падших» женщин, которые просто пытались прокормить детей.

— Матери передай мои наилучшие пожелания. А это тебе за труда. — Николь дала ему два золотых, которые он попробовал на зуб, вздохнул, когда монеты подались, как и положено подлинным, и сунул их поглубже в карман, — Я не должен возвращаться без ответа, — сказал он серьезно.

— Можешь передать Ксавье, что я обязательно приеду. Я бы ни за что на свете такого не пропустила. Запомнишь?

Мальчишка пренебрежительно сплюнул:

— Легко.

Идеально. Можно будет на время удрать из Парижа, почтить Франсуа на параде, потом подписать договор с Моэтом и оставить прежнюю жизнь за спиной.

День святого Винсента — фестиваль виноградарей — выдался ясным и холодным. Как говорили люди, покровитель виноделов улыбнулся. В прошлом году был град, и год вышел жуткий. Яркое январское солнце считалось хорошим знамением, и все радостно крестились, шагая в такт барабанам и корнетам мимо мэрии с хлопающим на ветру триколором.

Чепец и алая мантия Бузи придавали Николь некую анонимность и важность. В городе царило праздничное настроение, все слушки про Франсуа были забыты — по крайней мере, на этот день. Именно в честь его памяти виноградари доверили Николь открывать парад, так что, быть может, она слишком поспешно заклеймила всех жителей Реймса как своих врагов. Первая в истории женщина, открывающая парад. Как бы гордился Франсуа! Ему была бы приятна еще одна ее победа над традицией.

Шли девушки, держа ленты, привязанные к тележкам, груженным бочками и бутылками и украшенными зимними цветами и лозами. Приветственно улыбались члены дегустационного комитета, одетые в мантии цветов своих деревень или в кожаные передники и шапки соответственно своему статусу. Николь представляла себе, как смеялась бы Тереза над всей этой сельской серьезностью, но сама на удивление чувствовала себя здесь как дома, хотя рядом и не было Франсуа.

Когда блеснул завиток медной ручки на двери в Наташину лавку, Николь попыталась рассмотреть лицо за прилавком, но тут подруга выбежала из булочной, наспех заперла дверь и пошла рядом с ней.

— Возвращение блудной дочери. Реймс рад видеть тебя дома, Бабушетта.

Николь глянула на подругу. Она так не похожа на Терезу, и так много им надо сказать друг другу.

— Первые слова, которые ты мне сказала после смерти Франсуа.

— Прости меня. Тогда я так скорбела, чувствовала себя разбитой и разрушенной настолько, что не могла собраться с силами и найти для тебя слова утешения, никогда себя за это не прошу. Надеюсь, что ты сможешь. Мне казалось, будто это Даниэль погиб снова. Будто я опять держу его голову у себя на коленях, а на улице кровь.

Наташа дрожащими пальцами притронулась к висящей на шее подковке и сделала быстрое движение рукой, будто рисуя восьмерку перед собой и подругой. Николь успела заметить несколько мелких крупинок соли, упавших с пальцев.

— Мы обе настрадались, — сказала она. — И, кажется, то, что должно было объединить, нас разделило. Давай не будем об этом. Я так рада, что теперь ты со мной.

— И я рада. — Наташа обняла ее и прижала к себе. — Мне так не хватало твоего бунтарского духа.