он. – Думаешь, на тебя и дерево не упадет?

– Этого я сказать не могу, не знаю. Однако могу сказать, что дерево – дело такое. Оно ведь не только на меня может упасть, – отвечал Мазур холодно. – Поди потом разберись, почему оно упало. Да и вообще, кругом вас – люди с пилами, с ломами, с топорами. Я бы на вашем месте их не злил. Тем более, как уже говорилось, вы всего-навсего вольняшка, даже не вертухай.

Угроза эта, увидел Мазур, поколебала десятника. В глазах его читалось сомнение: черт его знает, почему этот зэк такой борзый? Может, он у своей бригады в авторитете ходит, может, стоит ему свистнуть, и тихие с виду иван иванычи, не говоря уже про бытовиков, такую тут устроят ему темную, что сам черт не обрадуется?

Так или иначе, но оставшиеся два месяца, что бригада их работала у сопки Безымянной, кормили их вполне сносно. Не лучше, наверное, чем в самом лагере, но уж точно не хуже. А большего, пожалуй, и не требовалось.

Конечно, иван иванычам, попавшим на лесоповал из мирной фраерской жизни, казалось, что они оказались в аду. На самом деле по сравнению с добычей золота это был лагерный рай. Еды почти хватало, чтобы таскать ноги и худо-бедно выполнять норму. Впрочем, на лесном участке выполнение нормы было делом субъективным, выполнил ты или нет – это определял нарядчик. А нарядчик, как уже говорилось, по каким-то своим причинам решил не ссориться с Мазуром, а значит, и со всей его бригадой.

Однако, когда командировка бригады закончилась и она вернулась в лагерь, хмурый начальник участка не утерпел, подошел к Мазуру и сказал так, чтобы слышно было всей его бригаде:

– Зря ты, борзота, на меня попер. Отвечать придется всем.

И ушел, посмеиваясь.

В тот же вечер другой, уже лагерный нарядчик явился к ним в барак со своей трубой, которой скликал народ на работу, и объявил, что с понедельника все выходят на добычу золота.

– Мыть будем? – с последней надеждой спросил Спасский: считалось, что это чуть легче, чем идти в забой.

– Дробить будете, – злорадно отвечал нарядчик. – Кайлом, в шахте. Спасибо скажите вашему герою.

И дунул, собака, своей трубой Мазуру прямо в ухо.

– Не понял юмора, – сказал Спасский, выступая вперед. – Об чем речь, гражданин начальник?

– Слышали, как особо борзых зэков в штрафную бригаду направляют? – спросил нарядчик. – Ну вот. А вы все вместе в штрафную бригаду пойдете. Точнее, вся ваша бригада будет считаться штрафной.

– Беспредел выходит, начальник. – Вид у Спасского сделался угрюмый, почти угрожающий.

– Жалуйся товарищу Берии, – издевательски отвечал нарядчик и вышел из барака вон.

Спасский опустил голову. На Мазура никто старался не смотреть. Обвинять его вроде как было не в чем, он вступился за права зэков. Вот только заступничество это привело к тому, что зэки вместе с самим Мазуром теперь отправятся в забой. Мало кто из них доживет до осени, золотая шахта жрет зэков почище, чем сказочный дракон.

Мазур все-таки отозвал Спасского в сторону. Тот пошел с неохотой, глядел куда-то вбок.

– В чем проблема, Боря? – спросил Мазур.

– Проблем много, – сквозь зубы отвечал Спасский. – А главная проблема – норма. Выработать норму на руднике невозможно. Не выработал норму – получаешь штрафной паек: триста граммов хлеба и без баланды. На таком пайке дойдешь в два счета, и никаким тебя потом шоколадом не откормить. Короче, все мы тут смертники, вот тебе и весь сказ.

И так же угрюмо отошел прочь.

Мазур уселся думать. Как известно, между лагерным начальством и зэками идет непрерывная война. Начальство борется за выполнение плана по добыче золота и за то, чтобы при этом как можно больше зэков переместились в мир иной. Зэки же, в свою очередь, бьются за то, чтобы как можно меньше работать и по возможности продлить свое земное существование. Одна сторона обычно применяет в этой войне грубую силу, другая – хитрость. И если до этого зэки как-то выживали, не может быть, чтобы не нашлось какого-нибудь способа обмануть начальство.

Мазур хорошо знал лагерную поговорку «Губит не маленькая пайка, а большая». Смысл ее состоял в следующем. Вечно голодный зэк в лагере стремился, конечно, по возможности набить себе живот. Однако законно это можно было сделать только одним способом – больше и интенсивнее работать. За выполнение плана (75–99 процентов от нормы) давался гарантированный паек, или, попросту, гарантийка; за перевыполнение (100–125 процентов) – трудовой. Усиленный паек давался за 125–149 процентов от нормы, а за 150 процентов и более – стахановский. Так вот, довольно скоро зэки поняли, что даже стахановский паек не восполняет нужного количества калорий, если ты работаешь интенсивно. Здоровые мужчины, выполняя усиленную и стахановскую нормы и питаясь лучше других, тем не менее все калории тратили не на поддержание организма, а на саму работу. В результате они очень быстро доходили и в недолгом времени умирали.

В конец концов стало ясно, что лучше работать меньше и получать гарантийку в 1500 килокалорий, чем ишачить изо всех сил и получать 3000 килокалорий стахановского пайка. Тем более что с пайки зэков подворовывало и начальство, и всякого рода лагерные придурки, так что положенные три тысячи килокалорий все равно до зэка-стахановца не доходили.

Заключенному, который работал спустя рукава, полутора тысяч килокалорий хватало, чтобы трудиться и худо-бедно таскать ноги, а усердному стахановцу и трех тысяч было мало. Вот и выходило, что подавляющее большинство работало, не слишком напрягаясь, но все-таки выживало.

Однако их случай был другой. В золотом забое нельзя было выполнить даже гарантийку, потому что нормы были непомерно высокими. А тот, кто не выполнял норму, получал штрафную пайку. Выжить на ней было никак нельзя.

Но если один работник не может выполнить норму, то, может быть, ее могут выполнить два зэка? Скажем, Мазур и Спасский вдвоем делают стахановские 150 процентов и записывают их на одного Мазура. Тот получает свои 3000 килокалорий. Спасский же, официально не выполнивший никакую норму, получает штрафной паек в 1000 килокалорий. Эти пайки они объединяют и делят на двоих. На каждого получается по 2000 килокалорий, то есть больше, чем гарантийка.

По такой же схеме могут трудиться и остальные, объединяясь в двойки, тройки и четверки – в зависимости от физического состояния и способности работать.

Спасский, выслушав от Мазура всю эту арифметику, просветлел лицом.

– А что, – сказал он, – это идея. Может быть, при таком подходе даже и выживем. Тут есть над чем подумать…

Однако подумать им не удалось.

Вечером, часов около десяти, дверь в барак отворилась с пушечным звуком, и внутрь ввалилась орава уголовников человек примерно из десяти.

– Люди есть? – коротко спросил блатарь, шедший впереди всех. Ответом ему было растерянное молчание – «людей»,