нар и потянул руку к сидящему на полу Коле, который лишь глядел на него обезумевшими глазами, дрожал и всхлипывал.

Но руку эту неожиданно отвела другая рука – крепкая и решительная. Лёлек поднял взгляд и увидел, что рука эта принадлежит Мазуру.

– А, – сказал он, – физик-химик. Тебе чего?

– Отпусти парня, – попросил лейтенант.

Брови у пахана поднялись вверх.

– Отпустить? Это с какого такого перепугу? – хмыкнул он. Угодливо засмеялись стоявшие рядом шестерки.

Мазур ответил не сразу, он что-то прикидывал.

– Это мой родственник, – сказал он наконец. – Племянник. А я его дядя.

– Да хоть бы и тетя, – глумливо отвечал блатарь. – Хоть бы и троюродная бабушка. Или ты сам вместо него будешь мне пятки чесать?

Лейтенант опустил взгляд на парнишку. Тот глядел на него снизу вверх преданным собачьим взором.

– Шуруй на место, – велел ему Мазур.

Колю дважды просить не пришлось. Не поднимаясь на ноги, как был, на четвереньках, он быстро побежал в другой конец барака, прямо к своим нарам и снова забился под них.

Пахан изумленно проводил его взглядом и повернулся к Мазуру.

– Я тебя спрашиваю, фраер, ты мне будешь пятки чесать?! – повторил Лёлек, и в голосе его громыхнула гроза.

– Никто никому ничего чесать не будет, – отвечал лейтенант решительно. – У нас тут все зэки в одном положении, все между собой равны.

Громовой хохот был ему ответом. Примерно на этот эффект и рассчитывал Мазур. Ничего, пусть блатари посмеются над ним, дураком, авось, немного утихнет их звериное начало.

Впрочем, сам пахан не смеялся. Он, прищурясь, глядел на борзого зэка, как бы оценивая серьезность его заявлений. Выходило, что тот серьезен, что клоуна из себя не строит. Может, дерзкий фраер с ума сошел? В любом случае терпеть такую наглость было нельзя.

– Ты обурел? – заговорил наконец Лёлек. – Я тебя спрашиваю, бажбан, ты обурел? Ты понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю?

Сказано было негромко, но так страшно, что смех воров утих почти мгновенно, и остатки его осыпались прямо на холодный пол барака.

– Да что ты можешь со мной сделать? – спокойно отвечал Мазур. – Вас, блатных, десять человек. Нас – тридцать. Случись чего, мы вас, как клопов, раздавим.

Разумеется, Мазур блефовал. Да, фраеров в бараке сейчас было в три раза больше, чем блатных. Однако большую часть их составляла интеллигенция, безответные иван иванычи, на которых надежды мало, – они, даже если и пойдут в бой, будут раскиданы в одно мгновение. Правда, есть в бараке и бытовики, некоторые топчут зону не по первому разу, всё это люди бывалые, крепкие. Если организовать их должным образом и возглавить, то, пожалуй, отпор дать уголовникам они смогут…

Примерно об этом разговаривал Мазур со Спасским накануне, планируя свое поведение на случай возможного прихода в барак блатных. Важно было понять, как вести себя: сразу подчиниться власти воров или все-таки сражаться за свою честь и достоинство.

– Совсем сбрендил? – Спасский глядел на него с изумлением. – Какая честь, какое, на хрен, достоинство? Это урки, понимаешь, блатата! Тебя сломают в одну секунду и имени не спросят.

– Меня одного – да. А если вместе держаться?

– Вместе держаться! – фыркнул Спасский. – Ты думаешь, народ за тебя на верную смерть пойдет? Ты им кто такой: мама, бабушка, товарищ Сталин?

Мазур пытался спорить.

– Люди должны понимать, что если меня сломают, то возьмутся за них, – выдал он убедительный, по его мнению, аргумент.

– Так это еще когда будет, – хмыкнул бытовик. – Знаешь, на каких принципах зона стоит?

Мазур прищурился, в голове его зажглась невесть откуда взявшаяся фраза «Не верь, не бойся, не проси!». Спасский только головой покачал – это для фраеров утешение, а по-настоящему зона стоит на словах «Умри ты сегодня, а я – завтра». И если можно умереть завтра или хоть на пять минут позже, никто не полезет на рожон. Во всяком случае, за такие туманные перспективы.

Так, несколько обескураживающе для Мазура, закончился вчерашний разговор со Спасским. Но это все были теории, предположения. А сегодня теории кончились, он восстал против власти урок. И теперь никакие теории не имеют силы, теперь все решит практика, которая, согласно марксистско-ленинской науке, одна только является критерием истины.

Обо всем этом он думал сейчас, молча стоя под страшным, как у гремучей змеи, взглядом пахана. Лёлек медленно, криво улыбнулся и кивнул своим шестеркам. Вперед выступили два блатаря: один – длиннорукий верзила и второй, коренастый, с поломанными ушами. Верзила коротко, без замаха, ударил Мазура кулаком в висок.

Но Мазур был готов. Он легко нырнул под удар, разворачиваясь, шагнул вперед и, подставив под локоть вора плечо, взял его руку на излом. Рука отвратительно хрустнула, ломаясь, блатной взвыл во весь голос и повалился на грязный заплеванный пол, стеная и извиваясь, как червь.

Мазур быстро повернулся ко второму блатарю: в его жестоких, бессмысленных глазах промелькнула растерянность. Не дожидаясь, пока тот очухается, старлей что было сил пнул врага ногой в пах. Удар был так силен, что коренастый мгновенно потерял сознание от боли и повалился на пол.

Конечно, лейтенант рисковал. Таким ударом можно было и убить. Но тут уж не до сантиментов – или он их, или они его. В конце концов, что ему терять, кроме жизни?

Первая схватка закончилась его победой. Однако отдышаться ему не дали: остальные уголовники уже попрыгали с нар и медленно обходили его с боков. В руке у каждого тускло посверкивала заточка.

Слез с нар и Лёлек. Лицо его исказила чудовищная гримаса.

– Ты, фраер, – проговорил он негромко, – в страшных муках корчиться будешь. О смерти будешь умолять…

Мазур подумал, что если вот прямо сейчас прыгнуть вперед и достать кадык пахана, то, может быть, дальше драться не понадобится. Словно услышав эту его мысль, Лёлека прикрыли с фронта два крепких блатаря с заточками в руках. Теперь добраться до него будет не так легко. Теперь вообще будет нелегко: одному с голыми руками против восьми скотов с заточками. Блатные подолгу тренируются убивать и достигают в этом удивительной ловкости. Может быть, с одним человеком, вооруженным заточкой, он бы при случае еще мог справиться. Если бы ему сказочно повезло, мог бы он отправить в нокаут и двоих. Но восьмерых… Это было немыслимо. Во всяком случае, одному.

– Эй, – внезапно крикнул Мазур, пятясь назад. – Эй, товарищи! Друзья! Нас тридцать человек, их сейчас всего восемь. Неужели мы позволим над собой издеваться, унижать себя, неужели позволим безропотно себя убивать? Бейте их, не бойтесь, победа будет за нами!

Он нарочно использовал расхожие формулы, надеясь, что люди отзовутся на них по привычке. Однако ответом ему было глухое молчание. Краем глаза Мазур заметил, как несколько немолодых иван иванычей поднялись было, но, встретившись взглядами с блатными, робко опустились обратно на нары. Бытовики же даже не шелохнулись, все они