На собрании в Берхтесгадене 22 августа 1939 года Гитлер предстал в наистрашнейшем своем облике. В тот день он связал воедино все положения нацистской идеологии: исключительность «права сильного» («Борьба не на жизнь, а на смерть… Противники слабее нас, это недочеловеки!»), важность мужества всех и каждого («Наши бойцы – не машины, а люди, из плоти и крови») и полный отказ от таких «второстепенных» ценностей, как жалость и сострадание («Замкните ваши сердца для жалости. Свирепствуйте!»).

Произнеся перед своими генералами эту ужасающую речь, Гитлер подтвердил, что заключил союз с единственной страной во всем мире, которую воспринимал как врага, – СССР и что собирается развязать войну с той самой державой, с которой когда-то намеревался выступить единым фронтом, – Великобританией. Когда мы делимся подобными соображениями с теми, кто был непосредственным свидетелем той исторической эпохи, они отказываются принимать такую точку зрения. «Не забывайте, – подчеркивает граф фон Кильмансегг, – что войну объявили Англия и Франция, а не Германия».

«Я всегда надеялся на то, – признается Карл Бем-Теттельбах, – что Англия – да-да, я не забыл, что даю интервью англичанину, – разгадает планы Германии и согласится прийти на помощь всем европейским государствам, каким бы ни было их политическое устройство».

Даже в это время – в августе 1939 года – немецкие офицеры не считали, что страна находится на пороге новой мировой войны. «Целью Гитлера было возродить немецкий народ. Гитлер не хотел порабощать Чехословакию. Она не была его целью, он лишь пытался помочь немцам, проживавшим на чехословацких землях. То же произошло и с Польшей. Он хотел избавиться от Версальского диктата, при котором Данциг и Кенигсберг отделялись от Германии. В намерениях Гитлера не было ничего дурного: он хотел объединить страну, поднять немецкий народ из пепла… С политической точки зрения я одобряю его идеи».

Нацистские предводители знали, что Гитлер не собирался ограничиваться «возрождением» Германии. На собрании 22 августа стало совершенно очевидно, что империалистические амбиции фюрера были весьма нескромными. 29 августа Герман Геринг умолял Гитлера не переходить в наступление. Но тот ответил ему, что «всю свою жизнь играл ва-банк и действовал очертя голову».

1 сентября германские войска вторглись на территорию Польши. Два дня спустя Великобритания и Франция объявили рейху войну. Изначально, эта война не входила в планы нацистов, но, учитывая политический курс Германии, она была неизбежна.

Разлад и жесткое соперничество внутри нацистского правительства только усилились перед угрозой мирового конфликта. Когда доктор Геббельс услышал о начале войны, он повернулся к своему заклятому врагу, Риббентропу, и сказал: «Герр фон Риббентроп, это – ваша война. Развязать войну легко; вот закончить ее – несколько сложнее»25.

Двадцатого июня 1946 года у жителей города Познань, что в Западной Польше, случился настоящий праздник. Люди толпами собирались на площадях и улицах, залезали на заборы и деревья, желая найти себе местечко, откуда будет лучше видно, как казнят ненавистного всем полякам Артура Грайзера – бывшего нацистского губернатора польского Вартегау. Анна Езерковская пришла туда с другом: «Что тут сказать… Когда Грайзера вздернули на виселице, людей охватил такой восторг, что они, не помня себя от счастья, стали целовать друг друга, прыгать, как маленькие, кричать, распевать песни». Анна вернулась домой в чудесном настроении. «После всех бед, что принес нам этот человек, – вспоминает она, – мы имели полное право порадоваться постигшему его возмездию».

Ни одна страна из всех, оккупированных Германией, не подвергалась таким унижениям, как Польша. Именно здесь нацисты явили присущую им свирепость в полной мере, именно здесь нацизм достиг апогея, своей чистейшей и жесточайшей формы. Шесть миллионов поляков погибли в этой войне – примерно восемнадцать процентов всего населения. Сопоставьте цифры: британцы потеряли менее четырехсот тысяч человек.

Артур Грайзер принадлежал к числу людей, причинивших польскому народу наиболее чудовищные страдания. Наравне с Гансом Франком, который управлял «гау», и Альбертом Форстером, наместником Данцига и Западной Пруссии, Грайзер получил в Польше безраздельную власть. Однако, представ перед военным трибуналом, он отнюдь не производил впечатления человека, наделенного такими невероятными полномочиями. Грайзер уверял судей, что на самом деле был другом польскому народу и что за все случившееся в ответе один лишь Гитлер. Грайзер признал, что и сам он стал «жертвой гитлеровской политики», простым «козлом отпущения за злодейства, совершенные его хозяевами». По сути, он утверждал, что всего-навсего исполнял чужие приказы. Но это было откровенной ложью. В действительности людям, подобным Грайзеру, приказы (то есть распоряжения, коих нельзя не исполнить) едва ли отдавались вообще.

Гитлер называл таких людей «расой властелинов, племенем повелителей»1. Этим «правителям» восточных земель была предоставлена невиданная свобода действий в принятии решений. Гитлер просто-напросто «велел гауляйтерам ровно через десять лет рапортовать о повсеместной и полной германизации соответствующих областей, причем обещал не спрашивать, какими способами они действовали»2. Вполне логичное развитие событий для режима, при котором партийные лидеры «силой прибирают к рукам власть», а функционеры «служат идее фюрера» в отсутствие приказов сверху: оккупанты принесли в пределы Польши ужас и хаос. Письмо, которое Грайзер написал в свое время Гиммлеру, также огласили на заседании трибунала. В нем Грайзер уверенно утверждал, что, в сущности, он волен поступать с польскими евреями, как заблагорассудится: «Со своей стороны, считаю: не следует снова беспокоить фюрера по этому поводу, особенно памятуя, что во время совсем недавнего нашего разговора о евреях он разрешил мне действовать по отношению к ним согласно моему собственному усмотрению»3.

Гитлер пообещал установить на Востоке «новый порядок». Вероятно, режим, принесенный им на польские земли, мог и впрямь называться новым, однако порядка в нем наличествовало весьма немного.

Когда 1 сентября на территорию Польши вошли германские войска, их политические хозяева не удосужились принять даже наипростейших решений касаемо грядущего политического устройства на новоприобретенных землях. Какую их часть следует включить в состав рейха? Стоит ли вообще оставлять на политической карте какой-либо клочок земли, именуемый Польшей? Зато совершенно точно было известно, что нацисты намерены сделать с самими поляками: превратить их в рабов, получающих лишь самое скудное школьное образование. Таким образом, Польше предстояло стать «испытательным полигоном» для крупнейшего расового эксперимента во всемирной истории. В ходе упомянутого эксперимента миф о том, что Европу двадцатого века населяли только вполне цивилизованные люди, разлетелся вдребезги.

По отдельным признакам уже изначально можно было понять, что появление немецких войск в Польше не имело ничего общего с обыкновенным военным вторжением. Следуя за регулярными войсками по территории Польши, отряды СС являли неописуемую и бесцельную лютость. Вильгельм Мозес служил в то время в транспортном полку и нагляделся такого, что пришел к выводу: «нацисты свирепствовали в Польше похлеще, чем дикие звери в лесу». Как-то ему пришлось остановиться в одной польской деревне, и он стал свидетелем того, как под звуки духового оркестра из полка СС «Великая Германия» семь или восемь местных жителей были вздернуты на виселицу. Он видел, как эсэсовцы связывали каждой жертве ноги, потом прикрепляли к ступням по камню, и медленно опускали, дабы усилить и продлить мучения казнимых. Языки несчастных вываливались наружу, лица синели и зеленели. «Я никак не мог поверить, что это происходит наяву, – вспоминает Вильгельм Мозес. – У меня даже нет слов, чтобы описать то, что я тогда видел. А оркестр играл, только чтобы заглушить предсмертные вопли».