Когда мама, прихрамывая, выходит, Куинн наблюдает за мной своими карими глазами, острыми, как у орла.

— Ты в порядке?

— Да. Нет. Я не знаю. Сегодня было…

— Все виды развлечений, — говорит он, посмеиваясь.

— Теперь помолчи.

Я отворачиваюсь и направляюсь к раковине, достаю из шкафчика бутылочку с перекисью водорода. Аптечка первой помощи находится в шкафчике над посудомоечной машиной, в ней лежат чистые марлевые салфетки, мазь с антибиотиком, бинты, перчатки и инструменты.

Я ставлю набор на стол, затем встаю над Куинном и натягиваю латексные перчатки. Пока я осторожно промываю и дезинфицирую рану, он пьет вино и тлеет, как может только он, время от времени поглядывая на меня полуприкрытыми глазами. Я вижу, что он глубоко задумался, но будь я проклята, если спрошу его об этом. Через некоторое время он резко говорит: — Я все равно не хочу видеть тебя после свадьбы.

— Ты ясно дал это понять ранее. Я тоже не хочу тебя видеть. Изменения в твоем настроении требуют медицинского вмешательства. А теперь заткнись, или я сделаю так, что твои швы будут выглядеть, будто они на чудовище Франкенштейна.

— Ты можешь просто приклеить это.

— Чем? Клеем?

— У тебя нет какого-нибудь специального геля для кожи? — спрашивает он. — Что?

— Я что, похожа на гребаную аптеку?

Его пристальный взгляд скользит по мне с головы до ног. Он рычит: — Нет, гадюка. Ты больше похожа на гребаный фугас.

— Если это было оскорбление, я его не поняла. А теперь, пожалуйста. Заткнись.

Низкий звук раздражения вырывается из его груди. Работая так быстро, как только могу, я вдеваю в иглу немытую зубную нить и делаю небольшие ровные стежки поперек раны, чтобы закрыть ее. Вместо того чтобы завязывать узелок на конце, я обрываю нить с остатком в дюйм, затем приклеиваю ее скотчем к его коже с обоих концов. Когда я чувствую, что он смотрит на меня, я знаю, что он собирается потребовать объяснений, поэтому опережаю его.

— Заживет лучше, если швы не затягивать слишком туго. Из-за узлов они натягиваются.

— Откуда ты это знаешь?

Я бормочу: — Годы личного опыта на собственном теле.

Я собираюсь отстраниться, но он хватает меня за запястье и удерживает, его хватка твердая, но не крепкая. Пораженная, я смотрю ему в глаза. Они пылают эмоциями.

— Я бы хотел убить его, — хрипло говорит он.

— Кого?

— Твоего мужа. Если бы он был еще жив, я бы убил его ради тебя. И не стал бы делать это быстро.

У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на него с приоткрытыми губами, и мое сердце колотится как сумасшедшее, чувствуя себя так, словно я балансирую на краю высокого утеса, глядя вниз, в бесконечную пропасть подо мной, в опасной близости от падения.

Прежде чем я успеваю сказать еще хоть слово, Куинн отпускает мое запястье, встает, снимает рубашку и пиджак со спинки стула, на который он их повесил, и выходит из кухни.

13

РЕЙ

Два часа спустя территорию патрулируют еще два десятка вооруженных охранников. Лео, Куинн и Джанни заперлись в кабинете, разрабатывая стратегию. Я на кухне, готовлю ужин. Мама наверху, спит, а Лили в своей спальне, занимается Бог знает чем.

Она, вероятно, все еще в шоке. Когда Лили поднялась из подвала с Джанни, она была белой как привидение и сильно дрожала. Это был ее первый опыт знакомства с темной стороной жизни мафии. Ее баловали и защищали с самого детства, она посещала только эксклюзивные частные школы для девочек вместе с другими детьми из богатых семей, окруженная телохранителями и бдительными глазами. Скарсдейл находится менее чем в часе езды от Манхэттена, но в нем проживает всего около 20 000 человек и почти нет преступности. Она не подвергалась никакому значимому воздействию со смертью. Ее дедушка был убит до ее рождения, мать умерла при родах, а ее zio Энцо, ну… Она тоже не видела, как он умирал.

Дело в том, что Лили никогда не видела такого рода насилия. Я подумала, что она может упасть в обморок, когда увидела окровавленное тело, лежащее лицом вниз посреди фойе. Для нее это был сумасшедший день. Для нас обоих. Я до сих пор вижу лицо Куинна, когда он сказал, “Я бы убил его ради тебя”. Я до сих пор слышу этот грубый, настойчивый тон в его голосе, вижу его горящие, красивые глаза.

Все это навсегда запечатлеется в моей памяти. Никто никогда не пытался мне помочь. Все знали, что происходит, что Энцо нравилось делать со мной, но никто никогда не вмешивался. Я была его женой и, следовательно, его собственностью, а в Коза Ностре вы можете делать со своей собственностью все, что вам заблагорассудится. Даже моя собственная мама могла только подставить мне плечо, чтобы поплакать. Через некоторое время слез больше не осталось, так что мне даже это было не нужно. Но ирландец Лили жалеет, что не смог помочь. Я думаю, он бы помог, если бы был тогда поблизости и видел это.

Может быть, она никогда не полюбит его. И, может быть, он будет капризным, раздражительным или неряхой, но теперь я верю, что он не причинит ей боли, если не считать мелких способов, которыми мужья и жены могут причинять боль друг другу, тех моментов недоброжелательности, необдуманно сказанных слов или поступков пренебрежения.

Сегодня Куинн убил четырех человек. Защищая меня — нас, нашу семью — он забрал четыре жизни. Он бы сам справился с армией, если бы пришлось. Это убедило меня больше, чем всё, что он мог сказать, что с ним она будет в безопасности. Может, это и не брак по любви, но мужчина, который защитит женщину ценой собственной жизни, — большая редкость. Настолько, что я никогда не видела подобного раньше. Так что, хотя я, возможно, и хотела бы для Лили кого-то другого, этот ирландец подойдет.

— Buona sera, Рейна. (с итал. добрый вечер)

Я отрываю взгляд от плиты и вижу входящего в кухню Лео. Он того же возраста, что и Джанни, и выглядит примерно так же. Зачесанные назад темные волосы, сшитый на заказ костюм, кольца на мизинцах. Учитывая их близкий рост, телосложение и цвет кожи, они могли бы быть братьями.

— Buona sera, Лео. Спасибо, что пришли.

Он отмахивается от этого.

— Ты хорошо выглядишь. Ни царапины, а?

— Ни одной.