– Ничего. Все равно сейчас папа подъедет.

Арон поднял с земли круассан и воткнул его на прежнее место, где он и остался.

– Пока, Птичья девочка!

– Пока!

Он побежал к маме, я с улыбкой смотрела ему вслед, а в ушах звенели его слова.

Она может подождать.

После такого я, конечно, не могла не послать ему сообщение. Хотя до вечера-то дотерпела, чтобы не показаться назойливой.

Еще раз спасибо за сюрприз. Фред, конечно, лучший не-снеговик на свете.

Он ответил тут же:

Не уверен. Ты смотрела «Снеговика»? Когда в конце мальчик просыпается и видит груду снега? Вот это и есть лучший не-снеговик.

Чепуха! Тот был слюнявый и скучный. Просто слякоть. Фред куда лучше.

Фред признателен за добрые слова, но он знает, что в подметки не годится снеговику, который ЛЕТАЛ НА ЮЖНЫЙ ПОЛЮС.

Ты хочешь сказать – на Северный полюс.

Как скажешь, как скажешь. ОН. ЛЕТАЛ. ПО НЕБУ.

Зато у Фреда улыбка из сдобного теста.

Это чего-нибудь да стоит…

Разговор еще не закончился, когда я, шаркая резиновыми сапогами, вышла во двор насыпать корм в кормушку, к птичьему завтраку. Я сыпала семечки и тут почувствовала, как завибрировал телефон. Улыбаясь, я вытащила его из кармана.

Скуч по тв поцелуям X

Улыбка сползла с моего лица. Макс. Телефон снова ожил, я вздрогнула.

Это дорогого стоит, не спорю. Сладких снов, Птичья девочка. p. s. Фред говорит bonne nuit и улыбается уголком своего круассана х

Я засмеялась. Не могла удержаться, хотя перед глазами стояла жутковатая картинка: два брата бок о бок в одной комнате, оба с телефонами в руках и оба понятия не имеют, что переписываются с одной и той же девчонкой. Рядом на ветке покачивалась кормушка. Над головой подмигивали звезды, я долго смотрела на них. Я нравлюсь Арону, а он нравится мне. Подружка, не подружка, но это нечестно по отношению к Максу. Надо сбавить обороты, потихоньку сократить наши с ним встречи, а после Рождества и вообще положить им конец. Я твердо решила так и поступить.

Сюрприз, сюрприз! Мама и папа ругались и препирались все Рождество.

– Откуда ты знаешь, где и как содержали этих птиц? Они спокойно могли взять и прилепить на пакет этикетку «Свободный выгул» только для того, чтобы такие лопухи, как мы, заплатили в два раза…

– Сказано – «Свободный выгул», значит – «Свободный выгул»! – перебила мама, бросила в тележку несколько морковок и двинулась дальше по супермаркету. – Для таких вещей существуют законы, и тебе следовало бы это знать. Ты вроде когда-то был адвокатом.

– А ты разве не была? – огрызнулся папа. Я плелась сзади и с тоской слушала все это. Надоело до смерти! У мамы морщины на лбу, у папы насуплены брови и руки сердито скрещены. Мама вцепилась в тележку, аж косточки побелели, и никто не желает уступить. Знаешь, Стюарт, вот честное слово, такое впечатление, что здесь, в овощном ряду, по соседству с картошкой все еще идет «холодная война».

– Послушай, ну зачем столько тратить на индюшку, когда у нас туго с деньгами? – проворчал папа.

– А туго исключительно из-за того, что ты не можешь найти… – мама оборвала себя и взяла упаковку брюссельской капусты.

– Давай, – свирепо проговорил папа, – давай, договаривай. Если посмеешь.

– Как думаешь, такой нам хватит? – Мама прикинула вес индюшки.

В конце концов мама добилась своего, и индюшка, несмотря ни на что, получилась золотистой и аппетитной. Рождественским утром, когда мы дарили друг другу подарки, из духовки, где она готовилась, шел головокружительный запах. На этот раз дедушка тоже прислал нам подарки: открытки, а в них деньги (впрочем, написаны открытки были папиным почерком). Соф засунула свои двадцать фунтов за резинку пижамных штанов, и папа ухмыльнулся. Папа спросил маму, можно ли нам съездить в больницу – на второй день Рождества, например, но мама только брызнула своими новыми духами на запястья и, закрыв глаза, понюхала.

– Санта дурак, – сказала Дот, когда мама с папой пошли на кухню заниматься гарниром. Гипс ей уже сняли, и она активно жестикулировала. – Он даже не прочитал мой список.

– А что ты просила?

– Айпод.

– Но ты же не слышишь музыку.

– Или телефон, это был бы апгрейд, – она показала сломанный калькулятор и грустно нажала на кнопки.

К вечеру Дот развеселилась и голышом примчалась ко мне в комнату спросить, не хочу ли я понюхать, как пахнет ее новая пена для ванны. В ванной я подхватила ее на руки и плюхнула в воду, потом принюхалась.

– Апельсин? Или персик? Или клубника, банан и киви вместе взятые? – нарочно гадала я. Соф состроила рожу. Она сидела на полу спиной к батарее и пыталась уговорить Черепушку взять барьер, который соорудила из бутылки шампуня от перхоти и двух кусков мыла. Дот, расплескивая воду во все стороны, поведала мне о «проекте будущего», который начинался у них в школе, и что они в классе собираются сделать капсулу времени – возьмут коробку, набьют всякой всячиной и закопают.

– Я тоже кое-что туда положу. Одуванчик.

– Одуванчик?

– Чтобы инопланетяне через сто лет увидели, какие у нас были цветы, – пояснила Дот. Соф усмехнулась, я тоже, и Дот, вся в пузырьках, так и просияла. Вряд ли она поняла, что нас рассмешило.

– Через сто лет от одуванчика ничего не останется, – вслух заявила Соф.

Я шикнула на нее, но Соф только нахально ухмыльнулась и отчетливыми знаками сказала:

– Дот, одуванчик сгниет.

Дот жалобно сморщилась.

– А если закопать его осторожно, он будет в порядке. – Я свирепо глянула на Соф, та показала мне язык.

– Как думаешь, инопланетянам он понравится? – спросила Дот.

Я вытащила ее из воды, завернула в полотенце.

– Очень понравится.

Я вытерла ее досуха и уложила в постель, пытаясь не слушать, как мама и папа переругиваются из-за того, кому мыть посуду. Мы с Дот уютно устроились под одеялом, и я рассказала ей сказку про зеленого человечка, который живет в светофоре. Я закончила, и Дот тут же попросила, чтоб я начала все сначала.

– Ах ты жаднюга ненасытная! – сказала я, тиская и щекоча ее.

– А я за это дам тебе рождественский подарок, хочешь? – Не успела я рта раскрыть, как Дот шлепнулась на коленки и вытащила из-под кровати что-то, завернутое в пластиковый пакет.

– Книжка!

– Нет, подарок не книжка. – Дот осторожно открыла обложку. – Цветы не гниют, Зои. Смотри! – Между первыми страницами лежал высушенный одуванчик. – Тогда в саду ты сказала, они твои любимые.