– Не хочу быть взрослой ни за что, – перебила мои мысли Соф, а думала я как раз об этом же. Она плюхнулась ко мне на кровать. – Никогда.

– Хочешь, чтоб тебе до конца жизни было девять лет? – спросила я из-под одеяла.

– Нет. Это уж точно. Девять лет – самая мерзкая мерзость.

– Стало быть, ты и ребенком не хочешь быть, и взрослой не хочешь быть? – уточнила я.

– Ага. Я хочу быть… а что осталось?

Я откинула одеяло.

– Смерть! – замогильным голосом изрекла я и расхохоталась. Соф осталась серьезной.

– Из меня получился бы хороший труп, – помолчав, заметила она и скрестила руки на груди. – А здорово было бы полежать в гробу чуток.

– Тебе бы надоело.

– А вот и нет.

– А вот и да. И потом, я бы по тебе скучала.

Соф вытянула руки на манер зомби и забубнила страшным голосом:

– Я восстану из мертвых и приду к тебе! – и уже своим обычным голосом добавила: – Но только к тебе. Не к маме, не к папе. И, конечно, не к Дот.

В библиотеке я начала с того, что разобралась на полках в историческом отделе, расставила книги в хронологическом порядке. Как и в Ночь костров все произошло без всякой подготовки – только что Арона не было и в помине, а вот он уже сидит за столом всего в нескольких метрах от меня. Я стояла за стеллажом и, ухватившись за деревянную полку (а то рухнула бы), моргала-моргала, раз десять, наверное, чтобы убедиться – глаза меня не обманывают. Потом нашла щель между книжками в секции нацизма и, едва не упираясь носом в свастику, смотрела, как Арон открыл сумку, достал блокнот, перелистал его и принялся писать.

Сделав приятное лицо, я двинулась в сторону его стола, в последний момент передумала и пулей вернулась за стеллаж. Внутри все дрожало, дыхание перехватывало. Можешь считать меня трусихой, но мне было разом и страшно, и стыдно – тогда вечером, на улице, повела себя как дурочка, зажала руку с номером и удрала без оглядки. К тому же еще и не позвонила. И как теперь перед ним оправдываться? И не упоминать при этом его брата и того, что мы с ним пять минут целовались в пустой раздевалке, и каждая секунда – бесконечная, влажная – была мне приятна?

Арон в задумчивости покусывал кончик ручки. Вот написал что-то на полях, вот поднял голову. Я проворно нагнулась, сердце как сумасшедшее колотилось в горле. Медленно-медленно выпрямилась и снова приникла к щели между книгами, ощущая каждую натянутую жилку в шее и едва осмеливаясь перевести дыхание. Арон снова писал; широкие плечи обтягивала белая футболка, самое яркое пятно во всей библиотеке, а может – в целом свете. Непреодолимая сила тянула меня в ту сторону – этот сияющий парень был центром моей вселенной. Во всяком случае, вызывал гораздо больше интереса, чем старые книжки на пыльных полках.

Стиснув зубы, я двинулась к Арону, но он был увлечен работой, а у меня, должно быть, тормоза отказали – я, не останавливаясь, пролетела мимо, споткнулась о его сумку, едва не толкнула его под руку и только успела заметить (даже, может быть, услышать), как у него глаза на лоб полезли. Добежала (прямо как спортсмен!) до первого стола и схватила коробку с возвратом, чтобы хоть чем-нибудь занять трясущиеся руки.

Получилось так себе: книги со стуком посыпались на стол, и моя начальница, миссис Симпсон, недовольно хмыкнула за своим компьютером. «Грозовой перевал», «Холодный дом», «Девушка, которая взрывала воздушные замки», книга про Берлинскую стену и еще одна про жаб.

– Птичья девочка, – прошептал кто-то мне на ухо. Оборачиваюсь – рядом стоит Арон и усмехается, потому что я покраснела.

– Книги сами собой на полку не запрыгнут, – надменно повела длинным носом миссис Симпсон.

Взяв из кучи наугад пару книг, я дернула Арона за рукав – иди, мол, за мной.

«Холодный дом» Чарльза Диккенса.

«Д».

Художественная литература на втором этаже.

Уж не знаю почему – из-за винтовой лестницы или из-за того, что за спиной я слышала шаги Арона, а только голова у меня кружилась, будто на карусели. Наверху не было никого, кроме нас. Щеки у меня пылали, все тело горело.

– Ты не позвонила, – сказал он.

– Нет, – прошептала я. – Младшая сестра сломала руку, не до того было.

– Прощаю, – Арон кинул взгляд на «Рождественскую песнь» на соседней полке. – Недели через две пойду ее смотреть. Мюзикл. Мама ее обожает, вот и тащит нас всех в театр. Макс в отчаянии.

– Я люблю Рождество, – поспешила я увести разговор подальше от его брата. – Индюшка, подарки, украшения и все такое.

– Какое Рождество было самым лучшим? – спросил Арон, облокотившись на полку.

– То, что мы провели во Франции. Мне было лет семь, и я сделала снеговика из…

– Снега? – договорил за меня Арон.

Я впихнула «Холодный дом» на место.

– Ну, это само собой. А еще из круассана.

– Из круассана?

– У меня же не было ни банана, ни еще чего другого, чтоб сделать ему улыбку. Пришлось обойтись тем, что нашлось. Я очень находчивая, – пояснила я.

– Как же ты назвала своего снеговика? Пьером?

– Вообще-то Фредом.

– Очень по-французски.

– Он здорово смахивал на Фреда!

– А как выглядят Фреды?

– Они веселые, – подумав, ответила я. – И старые. Мы нашему нахлобучили кепку и всунули в круассан курительную трубку. Правда, ненастоящую. Из палочки… Что?

Это я спросила, потому что у Арона в глазах прыгали веселые искорки.

– Ничего, – сказал он, но так, что мне стало ясно – было что-то и это что-то хорошее.

Он водил пальцем по корешкам книг – вверх-вниз, вверх-вниз, а у меня по спине бегали мурашки. Я чуть-чуть подалась вперед, и Арон подался вперед. Нас разделяла всего одна книжка, и так вышло, что это оказалась та, про Берлинскую стену. А ты, Стюарт, конечно, знаешь, перелезть через эту стену было невозможно. Арон улыбнулся, и я улыбнулась, а потом наши лица, разделенные громадным пространством в тридцать сантиметров, стали серьезными. Кровь молотом стучала в ушах, я придвинулась ближе и…

– Прошу прощения…

Мы разом повернулись и увидели пожилую женщину в теплой куртке.

– Мне нужна какая-нибудь книжка для внучки, она приезжает погостить. Может, ты что-нибудь посоветуешь?

Морщась от досады, я кубарем скатилась по винтовой лестнице в детскую секцию и вернулась с первой подвернувшейся под руку книжкой с картинками под названием «Корова Молли Му». Старушка прищурилась:

– Моей внучке шестнадцать лет. И она вегетарианка.

Когда подходящая книга была, наконец, найдена, появилась миссис Симпсон со своим длинным носом и острым подбородком, в светло-желтом кардигане с цветочками вместо пуговиц; волосы стянуты в аккуратный пучочек.