– У нас полно неразобранных формуляров, Зои, – объявила она.

– Но мне нужно поставить на место вот это, – я помахала книжкой про Берлинскую стену. – И в художественной литературе путаница.

Миссис Симпсон проследила за моим взглядом – Арон все еще ждал меня в секции «Д».

– С этим я сама управлюсь, – фыркнула она. – Отправляйся, тебя там ждут.

И она не спускала с меня глаз, пока я не двинулась с места. Со скоростью света (может, даже быстрее) я, не присаживаясь, разбирала формуляры по стопкам и думала об одном – только бы Арон не ушел. Но именно это и произошло. Когда я в седьмой раз глянула сквозь стеклянную дверь, его не было за столом. И сумка его исчезла.

Я упала на стул и в ту же секунду услышала стук в окно. Знаешь, Стюарт, я бы с удовольствием написала что-нибудь эдакое: «волосы Арона были взлохмачены, в челке запутался древесный лист, ведь он продирался ко мне сквозь живую изгородь». Только это было бы враньем – он просто стоял на самом обычном тротуаре, а за его спиной проносились машины, и не было в этом совершенно ничего особенного. Но не для моего сердца. Оно вырвалось из груди и унеслось в небо – алая вспышка на синем.

Арон махнул рукой, и я махнула рукой. Он приложил ладонь к стеклу, и я приложила ладонь к стеклу. И он скорчил такую физиономию, и вытаращил глаза, и хлопал ими, будто намекал на что-то особенное. Самое смешное, что между нами и впрямь происходило нечто особенное. И мы оба понимали это, и у обоих щеки одинаково пылали пунцовым цветом.

Целую,

Зои

Сказочная ул., 1

Бат

25 декабря

Привет, Стюарт!

Только что наступило Рождество. Холод собачий, я дышу и вижу собственное дыхание. Папина куртка, шарф и шапка очень кстати, но надолго меня не хватит – пальцы уже заледенели. И Дот, как пить дать, вскочит ни свет ни заря проверить, приходил ли Санта. Но я хочу, чтоб ты знал – я думаю о тебе и надеюсь, что ты крепко спишь в своей камере, точно младенец Иисус, только со шрамом и с бритой головой, и никто не принесет тебе золото, ладан и смирну. Не переживай, ты не много потерял – я вычитала в «Законе Божьем», что смирна – это такая смола. По-моему, Мудрец № 3 был скуповат – подарить какую-то липкую ерунду Спасителю мира! Стоило ради этого ехать на верблюде через всю пустыню. Уж лучше бы припас что-то более традиционное, скажем, шоколадного оленя. Такого, как ты увидишь на своем конверте.

Дот вчера вечером самозабвенно скакала туда-сюда по холлу, скрестив над головой руки на манер оленьих рогов. У меня сердце щемило, глядя на нее. Может быть, и у тебя, Стюарт, щемит сердце, когда ты вспоминаешь давние времена, как вы с братом оставляли на камине пирожок и стакан шерри для Санты. А теперь ты в тюрьме, а он где-то далеко, и на стене у него, должно быть, висит портрет твоей жены, а рядом стоит пустая елка, потому что не было настроения ее наряжать.

Короче, не буду тратить время даром, пока Дот не проснулась. Поскольку у нас Рождество, я расскажу тебе про прошлогодний декабрь. Вообрази: на улице мороз, в кабинете атмосфера тоже ледяная, потому что папу окончательно уволили, он сидит за компом и заполняет заявление, а мама заглядывает ему через плечо.

– Здесь запятая не нужна.

Папа хлопнул рукой по столу.

– Нет, нужна.

– Если бы было придаточное предложение, а у тебя его нет.

Папа нажал на клавишу Delete.

– Взяла бы да сама подала заявление на это место, чем мое заявление править. Это твоя область права.

Мама наклонилась к клавиатуре.

– Мы уже говорили об этом. Не начинай все сначала. – Она взяла три грязных чашки и вышла из комнаты.

Дом как никогда сиял чистотой, краны в ванной сверкали, мебель благоухала полиролем. Время отхода ко сну соблюдалось наистрожайшим образом, уроки проверялись еще более тщательно. Меня мама заставила переписать работу по истории и вставить целую кучу фактов о «холодной войне», которые я повыкидывала, потому что, как я поняла, ничего такого между Россией и Америкой не происходило. Вроде как два боксера сидят по углам ринга и играют мускулами, а в драку не вступают.

А Дот мама заставляла тренировать чтение по губам практически каждый день после школы, пока папа не велел ей сделать передышку.

– Как я могу сделать передышку, если ты не предлагаешь мне ничего взамен?

– Дот устала, – сказал папа. Это верно, моя сестренка лежала на поручне кожаного кресла, свесив голову и руки. – Ну же, Джейн. На сегодня хватит.

– Она придуривается. – Мама рывком посадила Дот на место.

– Вы уже больше часа занимаетесь.

– Один час и двадцать две минуты, – пробормотала Соф, сидящая за пианино, и взяла минорный аккорд, который прозвучал такой безысходной печалью, что я схватила ее за руку и потащила наверх в родительский шкаф.

Над головой качались мамины платья. Мы повозились, устраиваясь поудобнее среди башмаков, и я «угостила» Соф своей любимой авторучкой.

– Что за дела? – спросила я. Ночь была безлунная, у нас в шкафу была темнотища, хоть глаз выколи. Я глубоко «затянулась» своим карандашом, Соф молчала, закусив губу.

– Ладно, давай так: ты мне расскажешь свой секрет, а я тебе – свой.

Некоторое время Соф обдумывала мое предложение, потом выпалила:

– Они обзываются!

– Кто обзывается?

– Девчонки в классе. Все они. А сегодня у Порции гости с ночевкой, и они духа будут вызывать, и Порция хочет, чтоб дух им все мои секреты выдал.

– Ты учительнице говорила? – Соф глянула на меня как на помешанную. Я сжала ее руки, бросив карандаш в папин ботинок. – Надо кому-нибудь рассказать. – Соф скорчила физиономию. – Надо обязательно, – твердо заявила я. – Маме или папе, если не хочешь говорить в школе.

– Ладно, – прошептала она, слегка кивнув. – Если хуже станет. Может, маме.

Теперь настала моя очередь откровенничать, и я рассказала Соф про Макса:

– Он все хочет, чтоб мы встречались в раздевалке после уроков.

– И ты ходишь?

– Это же Макс Морган! Ему «нет» не скажешь.

– А что вы там делаете?

Я закатила глаза.

– Ну, Соф! Сама как думаешь?

– Значит, ты его подружка или кто? – поинтересовалась она, посасывая кончик авторучки.

– Или кто. Он же меня никуда не приглашал.

– Вы, значит, целуетесь и болтаете и…

– Даже не болтаем. Просто целуемся. И не каждый день. Когда ему охота придет. Хотя, думаю, я ему нравлюсь.

– А ты что? Тебе он нравится?