Ветка терла глаза и часто моргала, а на лице ее постепенно проявлялось выражение какого-то хмурого упрямого недовольства.

— Ты не выспалась? Что такая насупленная?

— Я не насупленная, — не глядя на мать, пробурчала она.

— А какая же?

— Никакая!

— Звонок, что ты куксишься? Или ты дню не рада? Может, я тебе помешала? Но ты ж сама меня позвала…

— Мам, я не знаю… — Ветка уткнулась носом в подушку.

— Ну ладно, — Вера решила оставить ее в покое. — Пойду завтрак готовить. А ты подумай пока: будешь вставать или еще поваляешься.

— Я не буду.

— Чего не будешь?

— Ничего не буду. И завтракать не хочу!

— Ну, не хочешь — как хочешь!

Вера поднялась и быстро вышла из комнаты, решив предоставить Ветку самой себе. Ее, как видно, «заело» — начала капризничать: дальше — больше — и теперь сама не знает, как из этого мутного состояния выбраться. И присутствие потакающей матери, пожалуй, только усугубит этот ее душевный раздрызг. Что же с ней сделалось, думала Вера, сбивая омлет так резко, что жидкая желтая масса выплескивалась на стол, ребенка как подменили! Уж что-что, а расквашенной Ветка никогда не была. Точно этот липкий туман, прокрался в ее сознание, пропитал своей ненастной отравой… Проклятый туман!

Она выглянула в окно — и дымная зыбь качнулась, завихрилась клубами, точно кто-то незримый приник к стеклу и отпрянул, поняв, что его увидали…

Вера невольно отшатнулась от окна, неловко задев миску с омлетом. Вязкая желтая лужица поплыла по столу, тягучими мерными каплями стекая на пол.

Тинк… Тинк… Тинк…

Тишину замершего дома нарушал только этот слабый и насмешливый звук: тинк… тинк…

Вера почувствовала, что мурашки побежали по коже, и, чтобы остановить волну подступавшего беспричинного страха, изо всей силы ударила ладонью по столу. Она не рассчитала силы удара, от которого тонкий браслет ее часиков лопнул, и часы с легким стуком упали на пол.

Вера расхохоталась. Она хохотала громко, отчаянно, а потом упала на стул и зажала рукой широко раскрытый, зашедшийся в смехе рот.

— Ну, истеричка, ну, дура! — покачивая головой, награждала она себя эпитетами. — Да тебе самой в клинику неврозов пора. Надо же! От тумана шарахнулась… И яичная лужица доконала — почудилось, что живая, Не-е-ет, так не пойдет!

Она нагнулась и подняла с пола свои часики. Поднесла к уху. Часы не шли.

— Вот, еще радость — как же теперь время-то узнавать? Пока отнесу в починку на станцию, пока сделают… А, что поделаешь? Плохо, конечно, но не умирать же теперь без часов. Ох, Верка, Верка! Что ж ты такая нервная? Ну, чего испугалась? — вопрошала она, пытаясь укрыться в надежную гавань рацио… Но сердце не слушало доводов разума — сердце стучало, и неведомые стихии рвали снасти ее корабля. — Ну, упокойся, слышишь? Ты должна быть спокойной и ясной — с тобой Веточка! Ничего страшного не случилось, ничего, ничего, ничего…

Она бормотала эти слова, как заклинание, заговаривая, усмиряя сознание, которое больше не подчинялось логике и упорно твердило свое: случилось, случилось…

Это знание было сильнее рассудка. Оно было единственной истиной, не требующей доказательств…

Вера наскоро подтерла яичные лужицы и поспешила к Веточке — та спала… Ложбинка у носа была мокрой от слез, видно, плакала.

«Надо что-то делать, — подумала Вера. — Надо ее как-то вытаскивать… Скорее бы Маша, пришла, может, Ветка встряхнется. Да еще этот туман…»

Она поднялась наверх, к себе в комнату, села за машинку… Но на душе было скверно, никак не могла сосредоточиться. Просидев с полчаса без толку, тяжко вздохнула и выдернула из машинки чистый лист бумаги.

Вышла на балкон — на небе, затянутом тучами, — ни просвета, от озера веяло сыростью, мир скрылся в тумане, пряча от взоров очертания берегов и силуэты деревьев, как будто наступившее утро силилось утаить следы преступления, совершенного ночью.

Ни плеска, ни звука… Вроде птица мелькнула? Нет, ничего, показалось, наверное. Вера вернулась в комнату, накинула шаль и прилегла на диванчик, поджав ноги. Дрема обволакивала ее, расслабляла, дурманила. «Уж не заболеваю ли?» — подумала, почувствовав легкий озноб и ломоту в висках. Потянулась, чтобы достать плед со стула, и комната вдруг качнулась и поплыла, словно палуба.

— Отдать швартовы… — шепнула она с невеселой улыбкой. — Мы плывем в дальние страны. Да-а-льние — дальние… к неведомым берегам…

Шепнула и сразу уснула. И сон не разгладил горькой складки у губ. Дрема и зыбкий туман за окнами… Тревожное забытье.

Домик у края леса плыл сквозь туман, укрывая спящих. Сон укутывал их, согревая тела, охраняя души… И этот внезапный сон, что сразил их мглистым туманным утром, похоже, был послан совсем неспроста. Уж очень напоминал он затишье перед бурей…

— Пап, да не хочу я гулять — я лучше с тобой побуду… Да еще вон туман какой — в двух шагах ничего не видно! И ты еще совсем слабый, на лбу испарина выступила… — Маша изо всех сил сопротивлялась уговорам отца — он советовал ей пойти погулять, не тратить на него время попусту.

— Брось, Машка, я в полном порядке! Сейчас еще чуть-чуть полежу — и за работу. А тебя ребята, небось, заждались — этот, как его… Мишка, битый час у калитки маячит…

— Перебьется! Пап… я лучше книжку какую-нибудь почитаю. Мне тебя оставлять не хочется.

— Говорю я тебе — сейчас буду работать. Акварелька одна из ума не идет. А ты знаешь: когда я работаю…

— … То тебя нет! — закончила Маша знакомую отцовскую фразу. — Ладно, я скоренько — погуляю и сразу вернусь. Пока, пап…

И Маша, накинув кофточку, выскочила за калитку. Из тумана навстречу ей вынырнул Мишка, возбужденный, растрепанный.

— Слушай, сколько можно ждать, мы ж договорились с самого утра встретиться! Битый час тут торчу, копуша! А тут такие дела, такие дела…

— Какие такие? — Машка выдержала этот натиск с олимпийским спокойствием, даже бровью не повела. — Причем тут твои дела — у меня и свои есть.

— Ладно, короче… В общем, письма эти до зарезу нужны. Айда к Ветке!

— Можешь ты толком объяснить, что за пожар такой?

— Понимаешь… — Мишка тащил ее за руку к воротам садовых участков, — отец мой дело одно затеял. Такое… — он свистнул и восторженно закатил глаза. — В общем, обалдеть! Строительство деревообрабатывающего комплекса. Вчера к нему мужики приезжали крутые — заказчики. Тут такое будет, такое…

— Да что ты все бубнишь: такое, да рассякое! — дернула его Маша за руку. — По-человечески можешь рассказать?

— Слушай, потом… Я и сам толком не все еще понял. Я только краем уха их разговор слыхал — за дверью стоял. Затевается в этих местах офигенное строительство, а чего — не понял пока. Не беда — узнаю, отца расспрошу. Лес будут валить, техники всякой нагонят. В общем, мечта моего отца вот-вот может осуществиться, тут большие деньги, поездки всякие и вообще… Главное — он тоже должен вложиться, а у него нет всей суммы, которую надо, чтобы совладельцем всей этой фиговины стать! — Мишка тараторил без умолку, таращил глаза, ерошил волосы, словом, был на взводе, — перспектива скорых перемен в отцовских делах сильно его взбудоражила.