такой рукой можно будет поднять что-нибудь тяжелее ложки.

— А с головой-то что?

— Змейка копытом приложила.

— Как?

— Ну, как-как… Случайно. Упал ей под ноги — и готово. Вколоченный перелом верхней челюсти, пять зубов долой, перелом скуловой кости, глаз… Ящер знает, что у него там с глазом, — Свит досадливо мотнул головой, запуская руку в бадейку с квашеной капустой, — Не видит он им пока ни шиша. Но это всё как-нибудь утрясётся. Голова — не самая хрупкая часть Корвина, да и не самая важная, если на то пошло.

— Ох… А сам-то он как?

— Нормально. Бодряком. Говорит, что теперь уж точно откроет кабак.

Свит проглотил капусту, поморщился и осторожно потёр рукой живот. Потом снова потянулся было к бадейке, но я быстро прикрыла её и задвинула под стол.

— Слушай, Свит, давай ты съешь что-нибудь нормальное? Например, овсяной каши, — я быстро пододвинула полную миску.

Едва попробовав, Свит прикрикнул на меня:

— Эй, Ёлка! Бережешь соль?

А потом схватил солонку и стал щедро посыпать из неё свою кашу.

— Куда столько? — возмутилась я.

— Цыц, еловая роща, — и он снова уткнулся в миску. Однако, проглотив пару ложек, Свит вдруг охнул, вскочил из-за стола и опрометью кинулся к помойному ведру.

Позже, слушая, как он бродит наверху, ругается, стонет тихонечко и возится, устраиваясь в постели, я всё думала: ну вот что за человек? Знает же, что ему солёного нельзя, и капусты тоже. И всё равно жрёт, да ещё и квасом запивает. Тоже мне, лекарь. Самого бы кто полечил.

На другое утро Свит ушёл в крепостицу и снова запропал на три дня. А когда вернулся, выглядел так, словно его на жальнике откопали. И сразу, с порога, принялся орать:

— Вас, баб, не то что в крепостицу — вообще никуда пускать нельзя! Один вред и пакости на уме!

— Тише ты, Лучика разбудишь. Лучше расскажи, как дела у Корвина.

— Как? Скверно! Ничего не жрёт, руку разрабатывать не хочет, и вообще, лёг, как тряпка, и лежит носом в стену. А всё эта кузнечиха! Принесла нелёгкая…

— Звана?

— Да нет, другая, старшая. Она мне обычно правит хирургический инструмент. Отвернулся на миг, а она зашла в лазарет и рассказала Корвину про эту его козу.

— Какую?

— Да ту, которая Званка! А ты что, тоже ничего не знаешь? Её ещё в Щедрец сговорили за купца из Нерского посада. Свадьба через две седьмицы.

Вывалив на меня всё это, Свит отодвинулся на дальний конец лавки, сгорбился и прикрыл глаза. Я негромко окликнула его:

— Свит… Тебе же совсем плохо. Хочешь, я тебя полечу? Я уже могу, правда.

Я потянулась было к нему, но Свит оттолкнул мою руку, вскочил и, жутко оскалившись, заорал:

— Уйди, дура! Не прикасайся ко мне!

И тут же согнулся, тяжело навалившись локтями на стол.

— Свит?

— Отстань!

Ещё несколько мгновений он простоял так, а потом застонал и опустился на корточки.

— Тебе помочь?

Вместо ответа он завалился на бок и свернулся калачиком на грязном полу. Я снова тихонько окликнула его:

— Не надо так лежать. Пойдём наверх.

Он что-то зашептал. Я чуть придвинулась и с трудом разобрала:

— …в сундуке у окна. Чёрная, большая. Дай.

Я скорее догадалась, чем расслышала, что он просит: свою флягу со смолкой. Что делать? Пришлось нести.

От смолки тянуло прелью и незнакомыми травами. Морщась и дрожа, Свит кое-как сел, выхватил у меня из рук открытую флягу и начал жадно пить. Я стояла рядом, смотрела, и почему-то изнутри меня грызло чувство, что это очень нехорошо. А он понемногу распрямился, задышал ровнее. Глаза его засветились в потёмках звериной зеленью, черты заострились. Это был уже не мой Свит, а дикий ракшас. Оторвавшись от фляги, он ожёг меня голодным взглядом, потом резко отвернулся и рыкнул:

— Брысь!

Лошади в стойлах шарахнулись к стенам. Лучик завопил. Я выхватила его из люльки и со всех ног кинулась к лестнице, а вслед мне летели такие слова:

— Дверь затвори! Как следует! И чтоб до утра из каморки ни ногой! Поняла?

А потом резко хлопнула входная дверь. Чего уж тут не понять… У меня душа сжалась от страха в комок. Неужто когда мы жили в лесу, Свит всегда был таким?

Утром, ещё до рассвета, накормив и уложив Лучика, я осторожно заглянула вниз. В кухне было темно. На столе оплывал огарок свечи, лежала пустая фляга. Свит не спал. Он сидел на лавке, завернувшись в попону, и смотрел на огонь. Лицо его было спокойно и грустно — нормальное, человеческое лицо.

Заметив меня, Свит чуть улыбнулся и жестом позвал спуститься. Мне всё ещё было малость жутко. Я встала поодаль, но Свит приглашающе похлопал ладонью по лавке, а когда я села, обнял и нежно притянул к себе.

— Ёлка, — сказал он серьёзно и ласково, — Когда я вот такой, как вчера, не пытайся меня лечить. Никогда, слышишь? Даже близко не подходи. Это очень опасно.

— Думаешь, мне легко смотреть, как тебя корёжит? — спросила я, прижимаясь к нему.

— Голод силы — страшная штука, — вздохнул Свит.

Я вдруг вспомнила, как этлы делились силой с Занором, и сказала:

— А ведь я могу тебе помочь.

— Ни в коем случае. Я в таком состоянии очень плохо себя контролирую. Мне и в Торме-то нелегко было сдерживаться, а здесь… Твоя сила слишком хороша, такое — большая редкость по эту сторону Ограды. Если ты мне приоткроешься, я могу просто не суметь остановиться.

Свит заглянул в пустую флягу и снова вздохнул:

— Эх, засада… Надо срочно пополнять запас.

— А спать когда будешь? Ты что, решил жить на одной смолке? — возмутилась я, — Хоть сегодня никуда не ходи!

Свит отодвинулся от меня и упрямо уставился в стол.

— Не могу. Корвина надо срочно приводить в порядок, да и службу пока никто не отменял.

— Какая служба! Ты вчера с пола встать не мог! А ну как совсем ноги протянешь? Мне за тебя страшно!

— А за Корвина? — спросил Свит, прямо и жёстко глянув мне в глаза. У меня полыхнули щёки, и сердце тяжко ткнулось в груди. А Свит снова уставился в стол и спокойно сказал:

— Вот поэтому я сейчас валю в крепостицу работать, а вечером отправляюсь за смолкой в Торм. Собери мне с собой что-нибудь поесть.

В тот же день у фонтана болтали о чудных делах: двое воришек ночью сами ломились в караулку, умоляли их задержать, твердили, что за ними гонится ракшас. Стражи лишь посмеялись над непутёвыми и, приняв их за пьяных, вытолкали взашей.