проводить, обмен опытом передовиков. Протасов тут… А скоро он приедет на участок, и никто не помешает нашему свиданию.

Легкая морщинка прорезала чистый, немного выпуклый и загорелый лоб Мари: она, видимо, обдумывала слова фельдшерицы. Слегка покачала головой, ответила очень серьезно:

— Все-таки я бы подошла. Ведь муж.

Эту черту в характере молодежного бригадира Варвара Михайловна особенно любила. Маря была крайне правдива, непосредственна. Она никогда не поступала наперекор совести и, несмотря на застенчивость, некоторую диковатость, всегда открыто высказывала свое мнение тому, с кем не соглашалась.

— Успеем, — беспечно сказала Варвара Михайловна, чувствуя, что шею ее залила краска.

Ведь не хотела сперва подходить к Андрею? Разве так поступают с мужем? Маря права. Значит, не может забыть поцелуя в орешнике. Хорошо еще, очень хорошо, что в Зеленом зале нет Молостова. Уж лучше признаться: запуталась она, хитрит сама с собой. У Варвары Михайловны зачесались глаза: вот-вот слезы выступят. И чего это людям весело? Уйти в лес, что ли?

«Одна, — вдруг невнятно прошептала она. — Одна и…»

Докончить мысль не успела. Невдалеке от них с Марей, высоко неся круглую рыжую голову, с чуть редеющими у лба волосами, прошел Хвощин в сопровождении Горбачева и трех начальников участков своей дистанции. Руководители были навеселе. «Торжествуют», — мелькнуло у Варвары Михайловны. Острые глаза Хвощина из-под красных надбровных подушек смотрели горделиво, хмельно, на толстой груди блестела куцая орденская колодка, коротким веснушчатым пальцем он поправлял тугой белоснежный воротничок нового кителя, врезавшийся в потную, распаренную шею. Варвара Михайловна поспешно отвернулась: ей не хотелось здороваться с «кумом».

— Не любите вы начальника доротдела? — вдруг спросила Маря.

Недовольство собой, досада на то, что все так не ладится, нашли у Варвары Михайловны неожиданный выход и вылились в целой речи:

— Терпеть не могу. Он и поздоровается, и поговорит, и улыбкой умаслит, а на самом деле спесив и знает, кого пригласить в гости. С каким крикливым шиком квартира обставлена! Ковры, шкаф с подписными изданиями, книги и на столе — почитать же все не дотянется. Я ему как-то шутя сказала: «Вы настоящий Аполлон Бельведерский». Нахмурил лоб: «Где он служит? Не в «Тракторсбыте»?» Только и умеет выступать да «руководить». Говорят, в трех учреждениях не справился, везде освобождали «по собственному желанию». Последний раз полгода обивал пороги, на рядовую ж работу не пошел, требует себе, видите ли, поста! Его зовут «Дубовая затычка». Отлично видит: из народа подросло культурное поколение, надо бы инженерам место уступить, да привык к власти, почету, к машине казенной, к хорошей жизни. Хвалился, что Евгений Григорьевич, зав промышленным отделом, был когда-то с ним в одной комсомольской организации. Тот — охотник, рыболов. Злые языки передают, будто Николай Спиридонович специально для него держит резиновую лодку, легавую, охотничьи снасти. Он знает заповедные места, умеет мастерски запечь обложенную глиной тетерку, рассказать анекдот… А жена у него толстая-претолстая, хорошо грибы маринует. Хвощин с ней никуда не ходит.

— Ну и разукрасили вы своего начальника, — проговорила Маря и засмеялась как-то сдержанно, коротко.

Варвара Михайловна и сама чувствовала, что перехватила. «Так можно и в сплетницу превратиться, — подумалось ей. — Этого только недоставало». День, что ли, такой противный? В самом деле, до чего знойно, печет солнце; когда пробивается сквозь подушки облаков, дышать нечем. А тут еще комары липнут, оводы. Варвара Михайловна ощутила жажду, подошла к бачку с привязанной кружкой, стоявшему недалеко от трибуны, — воды в нем не оказалось.

Когда она вернулась, возле Мари стоял плечистый парень с мягко вылепленным носом, льняными волосами, в белой вышитой рубахе и желтых туфлях — Семен Юшин. Простодушием, здоровьем веяло от его сильной фигуры, от небольших голубоватых глаз. Он восторженно говорил:

— Не толкуй зря, Маря. Нынче тебя с трибуны весь народ увидал. У нас ребята уже проголосовали в твою пользу. Двое остаются на трассе до конца, ну и я, натурально… как спец. Дал обязательство работать на скрепере без аварий.

«Какие смешные, — с внезапной грустью подумала Варвара Михайловна. — Целовались они хоть раз? Да что там! Разве Маря допустит? Когда-то ведь и я была такой. Помню, училась в техникуме, Андрей приехал с фронта, и я стыдилась принять от него газетный кулечек с конфетами».

Грузные облака все чаще заслоняли солнце. Осины, березы, окружавшие Зеленый зал, словно застыли в душном воздухе. И поникшая, мятая трава, и белая душица, и высокий коровник — все источало пресный, вянущий запах. Листва на ветках обвисла, лишь молодо зеленели елки. Юго-восток затягивала серебристо-грифельная мгла, еще негустая, светлая.

Веселье на обрезе шло полным ходом. В палатке и с трехтонок Потребсоюза выпили все вино, пиво, морс, разобрали «казанскую» колбасу, задеревеневшие пряники. Там и сям слышались песни. Невдалеке от трибуны вспыхнула драка — ей не дали разгореться. Парни и девушки плясали в трех больших кругах, засоренных окурками, конфетными бумажками. Играли двое гармонистов и аккордеонист-подросток.

— Что мы тут стоим? — решительно тряхнув волосами, воскликнула Камынина. — Станцуем? Иль у нас не праздник?

Она потянула Марю на круг. Юшин охотно последовал за ними.

…Гроза все-таки собралась к вечеру. Загроможденное аспидными тучами небо, казалось, обвалилось на землю: сразу потемнело. Молнии вспыхивали одновременно со всех сторон, загрохотал гром, приглушая шум, трепетанье листвы. Грузовики быстро разъезжались по участкам. «Безлошадная» молодежь уносила в померкшие поля, рощицы, дальние деревеньки песни и переливы гармоник. Камынина и Маря отказались от услуг Юшина, настойчиво вызывавшегося их проводить, и почти побежали по курившейся пылью дороге. Автомашины были переполнены, тесниться женщинам не хотелось, а расстояния было всего километра четыре.

Впереди неясно обозначился чашинский лагерь, когда ветер бросил из-под тучи первые крупные капли дождя.

— Скажи, Маречка, — вдруг спросила Варвара Михайловна, — ты могла бы изменить?

Девушка удивленно вскинула брови.

— Как это, Варвара Михайловна? Да вы что: серьезно?

— Изменить… слову, — поспешно поправилась Камынина.

Где-то далеко сбоку послышался шум надвигающегося ливня. Ослепительно блеснула молния, распахнув розовое, словно ватное чрево огромной клубящейся тучи, и стали видны водяные струи. Опушка, шалаши чашинского лагеря были совсем близко. Женщины припустили что есть духу.

— Ой! — взвизгнула Варвара Михайловна и расхохоталась. — В грязь попала!

— Вовремя успели! Лишь чуть захватил!

Они вбежали под кухонный навес, между разлапистыми елями пробрались в свой шалаш. Отряхивая косынку, Маря вдруг очень серьезно сказала, возвращаясь к старому разговору:

— Мне, Варвара Михайловна, и мысль такая никогда в голову… как это вдруг изменить? — Она некоторое время молчала, шурша слегка намокшим платьем. — Вы, конечно, шутите, я понимаю. Да если б я узнала, что кто-то изменяет важному делу… семье… наоборот, вмешалась бы.

— Конечно, конечно, — устало проговорила Варвара Михайловна, как-то вымученно